Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

– Почему историей? – недоумевал Дмитрий Аркадьевич. – Ты никогда ею не увлекался.

– Мало ли что, – возражал Виктор, – я был молод и зелен. И мало ли чем и кем я увлекался

– Говори серьезно, – морщился отец.

– Это очень серьезно, – отвечал сын. – Прошлое помогает понять настоящее.

– А также предвидеть будущее, – заметил я.

Виктор взглянул на меня не без лукавства. Он ждал, что я начну его отговаривать.

Думаю, одной из причин моего приглашения была робкая надежда Оли, что я воздействую на ее любимца. Не я ли целый вечер канючил, как глуп я был, покинув родные стены? Не я ли сокрушался о годах, размолотых столичным жерновом? Московский журналист – фигура в глазах Виктора почти романтическая, – это не мама с папой, стонущие над птенцом. Быть может, запоздалое умиление блудного сына, увидевшего отчий край, окажется весомей всех родительских заклинаний…

– Вы не хотите понять, – говорил Виктор, – меня не волнует медицина.

– Когда-то она тебя волновала.

– Мало ли что было когда-то…

– Завтра ты увлечешься астрономией.

– Очень может быть. Но история еще оставляет возможность выбора, а медицина – никакого.

– В конце концов, поступай на исторический. Если сможешь. Там конкурс – пятнадцать на место и не так ценятся мужчины, как в медицинском, да и я… впрочем, дело не в этом… Но почему надо уезжать?

– Ты ничего не понимаешь, – сказал Виктор.

– Ну, разумеется.

– Не обижайся. По-твоему, студенческая жизнь это слушание лекций, зачеты и экзамены. Но это, прежде всего, атмосфера…

– Ах, атмосфера!

– Да, да, атмосфера.

– «Дайте мне атмосферы»…

– Я тоже люблю Чехова, но здесь он ни при чем. Важно то, что вокруг тебя, что как-то тебя приподнимает. Важны новые впечатления, новые лица. Ты не представляешь, как мне тут все надоело…

– Важно не то, что вокруг, а то, что внутри, – сказала Оля. – Только это решает. Тебе кажется, уехать – это все. Спроси у Константина Сергеевича. Он тоже в свое время уехал.

– И что он проиграл? – пробурчал Виктор.

Но тут же он замолчал – Оля посмотрела на него достаточно выразительно. Настала пора мне вмешаться в спор и бросить на чашу весов свой авторитет москвича и пловца в житейском море. Я не ошибся – и Дмитрий Аркадьевич и Оля рассчитывали на мою помощь. Мне стало жаль их, и все же я чувствовал, что поддержать их выше моих сил. Я сердился на себя, но ничего не мог с собой поделать. Мне хорошо была известна неустойчивость моих настроений, но здесь было иное, я это уже понимал. Что-то случилось со мной в эти дни, и я уж не мог согласно кивать головой, вздыхая над гибнущим очагом.

– Я здесь узнал жизнь одного историка, – сказал я и неожиданно замолчал.

Виктор внимательно на меня посмотрел. Пауза затягивалась. Я почувствовал, что выгляжу очень многозначительным или глупым, что, в сущности, одно и то же.

– Впрочем, дело не в нем и не в его биографии, – сказал я, – надо поступать сообразно своей природе. Всякое посягательство на свою суть противоестественно и в конечном счете приводит к разрушению личности. Доводы могут быть убедительные, но они не меняют существа дела.

Я понимал, что говорю выспренне и несколько туманно, но мне было трудно формулировать свои мысли отчетливей, не только потому, что было произнесено много тостов, но и потому, что мне самому в своих мыслях предстояло еще разобраться.

Однако для Оли и ее мужа моя декларация была неожиданной и неприятной. Тем более что трудно было не заметить, как оживился Виктор.

– Если речь идет о сложившемся человеке… – начал Дмитрий Аркадьевич.

– Ну да, – прервал его Виктор, – я, по-твоему, вообще еще не человек.

– Виктор, – умоляюще сказала Оля, – перестань.

Вид у нее был страдальческий. Я чувствовал себя палачом, но не мог остановиться.

– Каждый должен совершить свой круг, – сказал я, – и сделать то, что в его силах. Мы плохо относимся к себе, мы проделываем над собой ужасные эксперименты…

Неожиданно для себя я замолчал.

– Что с тобой? – спросила Оля.

– Ничего особенного, – пробормотал я. – Если Виктор приедет в Москву, пусть он мне позвонит.

– Разумеется, – сказал Виктор. Он вскочил из-за стола, вернулся с блокнотом и вписал в него номер моего телефона.

– Он срежется и пойдет в армию, – сказал Дмитрий Аркадьевич.

– Теперь служить только два года, – рассмеялся Виктор.

«А ты веришь в свои силенки, – подумал я. – Бойкий паренек. Даже не допускаешь, что можешь провалиться».