Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Он удивлялся родителям, которые мечтают, чтобы их чада были необыкновенны. О том, что относительно счастливы лишь обыкновенные чада, они и думать не хотят. Вся беда была в том, что наш герой словно стеснялся своей удачливости, которая радовала бы каждого другого на его месте.

То, что жизнь состоялась, его странным образом тревожило. Он видел в этом подтверждение не столько исключительности, сколько ординарности. Его неспокойная мысль плохо вписывалась в этот устойчивый, налаженный быт, который казался ему неправомерным. Можно ли поместить Диогена в комфортное гнездышко с раздельным санузлом? Явное противоречие. У нашего героя доставало иронии смеяться над собой и над этими настроениями, но юмор приносит лишь временное облегчение.

В недобрые минуты он говорил себе, что плохо выбрал профессию, – вот до чего доходило. Он говорил себе, что не может быть историком, это он-то! Он отмахивался от всех своих удач, от признания. Какой он историк! Он – артист, эстрадная душа, ему нужны подмостки. Историк должен быть холоден и объективен, у него же тканевая несовместимость с профессией, профессиональная непригодность, он, в лучшем случае, публицист. Иначе как объяснить эту скверно утоляемую жажду разумности? Здравый смысл и тот не часто встречается, а разум, в сущности, – высокое, почти мистическое начале, щедро разлитое в природе, но не в истории, ни, тем более, в человеческой жизни… Пушкин, историк сам, не зря написал так любовно Пимена – поэт смотрел на свои исторические занятия как на оружие, во всяком случае, как на продолжение творчества с его особой целью, с его зависимостью от состояния духа, и уж верно был недоволен собой, вот и создал образец для подражания, подлинного профессионала.

Но что позволено гению литературы, то не позволено ему, честному служителю науки. Все эти детские мыслишки о несовершенстве миропорядка, такие естественные в детстве, казалось, давно должны были его оставить. Он вызывал в памяти школьные годы, когда история, искусительная история, вытеснила решительно все. Он знал такие даты, такие эпизоды, такие напрочь забытые имена, что преподаватель боялся его как огня и даже не находил удовлетворения в том, что возжег светильник; бедный педагог вступал в класс с трепетом и опаской.

Вот тогда бы ему, мальчишке, прыщавому птенчику, и изумляться обилию несообразностей. Было б по возрасту! Но ведь он и в студенческие годы с яростью вгрызался в архивы и летописи в поисках того, что, подобно его профессорам и сокурсникам, мог назвать “поступательным движением”. Вместо этого следовало бы понять, что он урод, выскочка и неврастеник, по ошибке попавший в эти стены. А он не понял, не усек, не сбежал в инженеры, он все сводил счеты с далекими предками. Он не находил им никаких оправданий. Малое развитие? Недостаток знаний? Отсутствие просвещения? Но уже были Аристотель, Сократ, Платон. Были Вергилий, Цицерон, Ювенал. На что могли ссылаться прямые наследники Перикла? На варваров, прервавших золотую нить античности? Но разве в самой античности было мало варварского? И какие же времена гарантированы от их нашествия? Ульрих фон Гуттен содрогнулся бы, покажи ему немецкое общество тридцатых годов двадцатого века.

Как видите, до отвлеченного мышления было рукой подать, ему трижды пришлось переделывать диплом, и отеческие тумаки, очевидно, пошли ему на пользу, мало кто мог впоследствии сказать, что все сложилось так успешно. А тут еще подвалила популярность, уже несколько раз он обнаруживал, что его узнают на улице. Согласитесь, что с научными деятелями это случается не слишком часто. Как могли бы воспринять его тревогу, выскажи он ее вслух? Скорей всего, как пошленькое кокетство. Быть заподозренным в такой дамской слабости ему никак не хотелось, потому он предпочел о себе не болтать, он знал, что производил впечатление человека, твердо стоящего на земле.

Но с ней он, казалось бы, ничем не рисковал, все, что он говорил, было для нее откровением, почти заветом, и однажды он спросил ее полушутя:

– Приятно мечтать о несбыточном?

– А разве мечты не сбываются? – она удивилась. – Все зависит от человека.

Он подумал о том, сколько раз, должно быть, при ней повторяли эту нехитрую формулу, пока она так основательно ее усвоила, и со вздохом сказал:

– Не все.

– Но все-таки вы можете сказать, что ваши мечты сбылись, – сказала она убежденно.

Он мягко усмехнулся:

– Один умный человек заметил: бойтесь, чтоб ваши мечты осуществились, они могут оказаться слишком мелкими…