Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Мне вдруг стало не по себе.

– Идем, – сказал я Оле.

Она встала, и мы оставили поле боя. Некоторое время мы шли молча, подлец нищий основательно испортил нам настроение. Оля ласково взяла меня под руку.

– Смотри, – сказала она, – ты еще не видел?

Но за время своих дневных прогулок по бульвару я уже обратил внимание на это причудливое здание из камня и стекла, странно изогнутое, вытянутое в длину и расширявшееся в самом неожиданном месте. В беспорядке его линий была своя привлекательность, это было еще одно вторжение модерна в мой старый город. На бульваре возник летний театр, достойное дитя нашей стремительной современности. Архитектор, отчаянный левак и ниспровергатель, мог торжествовать.

Около театра толпились люди, из огромной афиши я узнал, что сегодня вечером, как, впрочем, вчера и завтра, здесь выступают посланцы нижневолжской филармонии. С далеких берегов великой реки привезли они моим землякам свое живое оптимистическое искусство.

– Пойдем? – спросил я Олю.

Она, чуть помедлив, кивнула. Уединение нам нынче не удалось. Попробуем испытать публичное одиночество.

Я достал два билета в пятом ряду, и только мы уселись, на овальной сцене появились два молодца. Из программки я выяснил, что это были Костров и Лерский – парный конферанс и интермедии.

Это были люди средних лет, примерно одного роста, но Костров был шире в плечах, благообразней и являл собой положительное начало, меж тем как худенький, подвижной Лерский не был свободен ни от пережитков, ни от отдельных недостатков и потому то и дело попадал впросак.

Слушая их сценки, я подумал, что эпоха поистине наступает широким фронтом. Коллективное творчество вытесняет дерзких одиночек. Уже почти не встретишь осанистого, уверенного в себе конферансье, доброжелательного и одновременно преисполненного достоинства хозяина вечера, почти повсеместно на смену ему пришли дуэты, и кто знает, может быть, в этот самый миг дерзкие реформаторы обдумывают появление на подмостках сразу трех или четырех герольдов.

Мы сидели в своем пятом ряду, темное небо, все в золотых гвоздиках, плыло над нами, и нижневолжская эстрада щедро разбрасывала свои дары. Выходили два акробата, один повыше, другой пониже, и высокий бросал маленького меж ног, выжимал на ладонях, ставил себе на голову и в таком положении, с широко раскинутыми руками, уходил за кулисы. Выступал жонглер и вертел сверкающие круги сразу на обоих предплечьях и одной ноге, потом он подкидывал в воздух несколько бутылок и успевал подхватить почти все. Выступал ложечник в синей блестящей косоворотке, подчеркивавшей его почвенность и близость к народу, которому он всецело был обязан своим талантом. Он играл на ложках вальсы и народные танцы, аккуратно взмахивал зачесанными назад волосами, сияя тренированной простецкой улыбкой. Выступал мнемотехник со своей ассистенткой, немолодой женщиной в черном платье на бретельках, с обнаженными плечами и грудью, выступала женщина-каучук, худенькое существо с бескостным телом, выступал вентролог… – много в мире способов зарабатывать свой хлеб!

И после каждого номера на сцене появлялись рассудительный Костров и недотепа Лерский и, гостеприимно улыбаясь, приглашали нас радоваться и вызывать. Публика была настроена добродушно и вежливо рукоплескала. Я поглядывал на Олю. Она сидела серьезная и сосредоточенная, каждый раз забывая вовремя зааплодировать. Я взял ее руку в свою и медленно, точно массируя, стал гладить. Она быстро пожала мои пальцы и освободила свою ладонь. Я вопросительно взглянул на нее, она слегка покраснела. С некоторым опозданием я сообразил: это я, вольный казак, залетная птица, она же совершает почти рискованный шаг, на каждом шагу могут встретиться знакомые или сослуживцы мужа, нужно вести себя сдержанно и пристойно.

Между тем перед нами опять возникли оба конферансье. В их повадке появилась некая торжественность, еще респектабельней стал Костров и даже несолидный Лерский как-то подтянулся. С придыханием объявили они следующий номер – это и был гвоздь вечера, по обыкновению завершающий первое отделение, исполнительница современных песен Дина Гусарова. Я вспомнил, что на афише был помещен ее портрет, а ее фамилия, набранная крупными буквами, была вынесена в красную строку. Из-за кулис энергичным шагом, придерживая осыпанное блестками, длинное шумное платье, вышла крупная женщина с крупной золотоволосой головой, с крупными чертами лица. Ни умелый грим, ни пудра не могли уже скрыть, что она отпраздновала свое сорокалетие: борозды на шее и у висков безмолвно рассказывали о длинной биографии.