Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Вряд ли Анечка думала об этом, сидя на зеленой скамье, когда вокруг бурлила студенческая аллея, а день был настоян на запахе моря, зное, соленом ветерке и весь лучился силой, юностью, полнотой жизни.

Мы сели, слева и справа от нас устроились парочки, изредка доносился торопливый шепот, обрывки фраз. Я знал, что парочки никогда не мешают друг другу, они подчиняются неписаному закону великого братства влюбленных, который требует не прислушиваться и не замечать. Но мы-то с Олей давно вышли из этого Ордена, и нам было неловко и трудновато. На всякий случай я взял ее ладонь в свою, она не отняла и слегка пожала мне пальцы. Я ощутил волнение.

– Ты вспоминала обо мне? – спросил я, также переходя на шепот. Сказав это, я внутренне содрогнулся. Вопрос показался мне бесконечно пустым и плоским – жалкая разменная монетка, стершаяся от долгого употребления. Сейчас она улыбнется и вздохнет, это ясно. Но Оля не улыбнулась.

– Я тебя не забывала, – ответила она.

Она снова пожала мне пальцы, потом наклонилась ко мне, я почувствовал на щеках ее волосы, ее лоб. Я обнял ее и поцеловал. Это был короткий и маловыразительный поцелуй. Тем не менее я покосился по сторонам. Рядом бурно обнимались, никому до нас не было дела.

– Милый ты мой, – сказала Оля.

Эти слова произвели разрушительное действие. Меня захлестнула острая жаркая жалость к себе, к ней, ко всему, что было, что могло произойти и не произошло.

– Оля, – шепнул я. – Оля…

– Ну, что? – ласково отозвалась она.

– Как это вышло, что мы расстались?

Мы начали вспоминать какие-то эпизоды, штрихи, чьи-то сплетни и наши неудачные фразы. Мы хотели найти виновников – какой-нибудь поступок, людей, роковое слово. Мы спорили мягко, но настойчиво, мы пытались восстановить истинное течение событий, точно это было важно сейчас, в эту минуту. Потом мы оба остановились. Глупо было искать поводов, когда существовала причина. Мы это понимали.

– Я все думаю, – сказал я, – правильно ли сделал, что уехал? С того момента, как слез с самолета, я все пытаюсь это понять.

– Ты стал счастливей от того, что уехал? – спросила она.

– Должно быть, нет.

– Это очень странно, – сказала Оля, – но я действительно все время думаю о тебе. Все-таки я нелепо устроена.

Она вздохнула.

Неужели это так в самом деле? И мог родиться на свет человек, который бы думал обо мне все время? Есть о ком думать, нечего сказать. Почему она мне об этом шепнула? Что это, власть прошлого над душой, могущественная, необъяснимая власть, или это родилось сейчас, в этот миг, под воздействием встречи, вечера, старой скамьи, любовного бормотания в двух шагах от нас, родилось и стало подлинностью? Мало ли мифов становилось реальностью, вот еще один. Разумеется, Оля говорит то, что думает, но она обманывается сама. И ей захотелось иметь в душе заветный уголок. Это желание родилось сейчас, но тут же родилась и уверенность, что это было всегда, всегда жило, всегда мерцало, порою отодвигалось в сторону, но никогда не гасло.

Она, казалось, прочла мои мысли.

– Это так, – сказала она. – Ты думаешь, я немножко сочиняю. Нет, для этого я слишком трезва. Это все так.

Да, это так, если она говорит. Сколько раз я обвинял ее в трезвости, в привязанности к ясным и четким истинам, в здравом смысле, невыносимом для моей тонкой натуры. В конце концов я ее убедил, что она насквозь земное существо, от которого глупо ждать волшебных внезапностей. Но здесь, на родной земле, со мной происходит нечто необъяснимое. Я обретаю новое зрение. Я вижу красоту домашнего очага, от которого бежал, и поэзию провинции, над которой смеялся, может быть, я созрел для постижения той правоты, что скрыта в ясном и прямом взгляде на жизнь? Славная моя Оля, не мудрствующая без нужды, лишенная претензий, естественная в каждом движении, – сколько лет понадобилось, чтобы я тебя понял?

Пристыженный, я склонился к ее лицу. Мы снова поцеловались. На этот раз поцелуй длился дольше. Я вкладывал в него умиленность, прозрение и осознание своей вины. Само собой, не всякому поцелую под силу такая смысловая нагрузка.

В это мгновение возле нас остановился нищий. Он стоял, выбросив вперед ладонь-блюдечко, и печально выводил какое-то слово, мне не удалось его разобрать. Я пошарил в карманах. Как назло, у меня не оказалось мелочи, и Оля тоже вышла без денег.

– Нету, – сказал я, – не взыщи.

Но на него не подействовали ни слова, ни тон. Он стоял со своей протянутой ладонью, твердо решив не уходить без трофеев. Я снова пошарил в карманах. Не было даже рубля, а давать этому паразиту трешницу я не хотел. Я уже начинал тихо ненавидеть его за наглость и настырность, но ему мало было дела до моих чувств, он стоял и выпевал свое непонятное слово, и ясно было, что так просто он не сдвинется с места. Внезапно я понял причину его упрямства. Вокруг сидели мальчики и девочки, у которых ничего не было в запасе, кроме их губ и рук. Мы были единственными солидными людьми на этой скамье любви, и тут можно было поживиться. Я огляделся. Все так – мы выделялись.