Агаси Айвазян - Треугольник

В дверях соседей показалась незнакомая Мисаку молодая женщина.

— Папика здесь нет? — спросил Мисак и тут же спохватился: следовало сначала спросить о старой Мариам, Но почему-то так получилось… И потом — кто эта женщина?

— Это мой дом — не Папика! — раздраженно сказала женщина, и губы ее задрожали.

— Здесь жила Мариам, — словно извинился Мисак.

— Я невестка Мариам, — сказала женщина и вдруг опять разозлилась: — А кто этот Папик? Кто? Неизвестно!

— А где Мариам?

Женщина шмыгнула носом:

— От тоски по Карушу… Два месяца пролежала в постели. Все думала, думала… Не выдержала…

Потом женщина снова разнервничалась:

— Два месяца я за ней ухаживала. А этот Папик — неизвестно кто!.. Совершенно чужой человек! Так и не ушел из этого дома. Говорит — куда мне уйти? Говорит — этому дому ты и вовсе чужая. Это он говорит мне, мне — жене Каруша! И не стыдится этот старик — живем в одной комнате.

Мисак вспомнил молчаливую Мариам, Каруша и подумал о том, что и женщина, и Папик — оба они чужие в этом доме. И что придет сюда еще немало чужих людей, а сердце дома останется холодным к ним и уже никому принадлежать не будет.

— Пожалей, Мисак джан, пожалей!.. Ведь это твой сын, не чей-нибудь! Ну разве обязательно профессором ему быть!.. — уговаривала Ермон.

— Скотиной он станет, а не профессором! Какое ему время жениться?!

— Э-э, опять за свое взялся! — недовольно махнула рукой Ребека.

— Ты все время о семье говоришь… Ну что тут плохого, пусть и он создаст свою семью… — продолжала свои уговоры Ермон.

— Люди должны что-то создавать. А он лишь за своей утехой гонится. Скотина он! Из самой страшной породы людей. Что им ни скажи — все свое гнут!

— Безжалостный ты, Мисак. Словно не отец ему!

Невозможно было уговорить Мисака, но и сам он не находил выхода. И в новогоднюю ночь он объявил:

— Делайте, что хотите. Я умываю руки.

Ермон поцеловала его.

— Ах, оставь ты, ради бога! — заворчал Мисак. — Этой ночью он опять с дружками шлялся по улицам, на кларнете играл.

— У любви свои законы. Душу за сыночка моего отдам… — протянула Ермон.

…Тесно было от гостей в доме Мисака. Глядел Мисак на Аво, на его маленькие, словно тушью вычерченные усики, на узкий ремешок, потом на сидящую рядом с ним Назик, которая становилась женой Аво, и жалел себя, и жалел всех этих людей… Потом он посмотрел в сторону товарищей Аво и, сам не зная почему, улыбнулся.

— Вот видишь, ты тоже радуешься! — сказала Ребека. — А как противился, не хотел!

— Да, — сказал Мисак и вдруг с болью понял, что даже не стоит им объяснять, чего именно он хотел. Тщетное это дело!..

Перемешались в доме Мисака звуки кларнета, аккордеона, патефона.

Воски вошла в круг, сплясала. Выпили за ее здоровье, поморщились. Мисаку не нравилось происходящее, но он вдруг почувствовал в глубине души тепло ко всем этим людям. Кто знает — может, так и должно быть!

Вот это и есть его семья, продолжение фотографий, глядящих со стены, продолжение его рода, много видевшего и испытавшего.

Мисак выпил вина, и по телу его разлилось тепло. Он хорошо руководил столом и людьми, заполнившими комнату. Какие только мысли не появились у этих людей… Они были противоречивы, были вдохновенны, красивы, коварны, преступны. Они вспыхивали и тут же гасли. Если б огни этих мыслей так мгновенно не угасали, рушились бы миры и возникали бы миры, совершались бы грандиозные преступления и грандиозные деяния…

…Потом поднялся директор завода Шаварш Карпович, и все замолкли, и он произнес тост на русском языке.

…Потом Папик опьянел и сказал: «Моя специальность — честность. Нет, нет! Не подумайте, что я честный человек! Честность — это моя специальность…

Очень выгодная специальность. Честностью я зарабатываю деньги. И наш Мисак вот тоже честный…»

Папик заплакал, и его припухшие веки еще больше покраснели. Женщина, жившая с ним в одной комнате, утешала его. Ребята тянули Папика за плечи, старались усадить его на место, но он упорно не садился.

— Дайте мне досказать! Выслушайте меня… Я одинокий человек, и лет мне немало, а семью я так и не создал… — С трудом выговорив эти слова, Папик на минутку замолчал, улыбнулся сам себе: — Я охраняю чужие семьи и радуюсь. Вот у Мисака большая семья… Он любит свою семью. Но я хитрее, чем он. Что семья Мисака? Маленькая частица… Частица моей большой семьи. И вы все тоже входите в мою семью. Все! Потому что все мы — одна большая семья. И все другие семьи тоже моя семья! Я хитрый…