Агаси Айвазян - Треугольник

Папиросы его лежали в немецкой металлической коробке, в которую он с трудом протискивал два пальца. И с таким же трудом, с каким вытаскивал он папиросы из этой узкой коробки, вытаскивал он из памяти своей мысли о прошедших днях. Перед глазами его была вся семья — Ермон, Фарадей, Авогадро, Карине, Ребека… Девять душ. Те девять душ, к которым спешил он сейчас…

В переполненных вагонах поездов, в окопах, среди дымящихся развалин, на печальных дорогах войны эти девять душ виделись ему, как девять свечей: пожелтевшие, исхудалые тела и бледные лица — трепещущие огоньки.

У этих огоньков были глаза, губы, улыбки…

Фарадей представлялся ему грустным голубоватым огоньком. В заплаканных глазах Авогадро таилось ожидание.

Вагон был полон. Солдаты награждали друг друга острыми словечками, шутили, смеялись. Мисак смотрел в окно и следил за указателями километров.

— Мисак, что ты прилип к окну? Доедем, не бойся! — крикнул ему полковник.

От соседнего окна к полковнику, потом к Мисаку повернулись широко раскрытые глаза лейтенанта.

— Не понимают они этого, — сказал лейтенант и подошел к Мисаку. — Я вот тоже боюсь не доехать… опоздать… Недавно какой-то голос говорил мне: «Брось папиросу в окно, быстрее доедешь!» Бросил я папиросу. Потом услышал: «Брось в окно фуражку, доедешь быстрее!» Дома меня мать ждет…

Мисак посмотрел на лейтенанта — тот был без фуражки.

Мисак подошел к другому окну. Перед глазами опять замелькали указатели километров, затрепетали девять свечей, заулыбались и повели с Мисаком разговор о встречах и расставаниях… И Мисак вдруг подумал, что и после этой встречи снова может быть разлука. Со страхом почувствовал он, что разлука эта в конце концов непременно произойдет. И поэтому необходима семья, семья.

Нетерпение его все возрастало. В каком положении застанет он свою семью? Аво, должно быть, уже изрядно подрос, может, уже призвали в армию. Мисак постарался вспомнить возраст сына.

А у Ермон, конечно, забот стало больше. Давно уже не получал он от нее писем. В последнем письме сообщала она о смерти Татоса… Совсем без мужчины остался дом…

Мисак втиснул два пальца в коробку за папиросой. И вместе с папиросой словно вытащил воспоминания последних четырех лет.

Четыре года войны. Огонь, страх, смерть…

Снаряд ударил в танк, разрезал броню, как бумагу. Образовалась огромная щель, и Мисак увидел умирающих в огне танкистов. Словно раздвинулся театральный занавес…

…Солдат обхватил руками ствол березы, прижался к нему, как к женщине, грыз кору.

…Солдат сел на землю, потом упал ничком. Шинель слетела со спины, и все увидели его легкие. Они работали в воздухе. Прижавшись лицом к земле, солдат хрипел:

— Посмотрите… Что с моей спиной?.. Посмотрите…

Никто не мог смотреть в эту сторону. Все понимали — это конец. Лишь выстрелом можно было прекратить его страдания, заставить легкие не трепыхаться в воздухе — вверх, вниз, вверх…

— Ребята, что с моей спиной?..

…Дни и ночи шагал полк по истерзанной земле. Люди спали на ходу. Когда полк сходил с дороги, слышалась команда: «Дозорным бодрствовать! Остальные могут спать!»

В строю шагал и Мисак. Время от времени он поднимал глаза и видел черную землю, почти не отличавшуюся от линии горизонта…

…Обугленные столбы, в темноте — дом с одной уцелевшей стеной. На стене — гитара, тоже каким-то чудом уцелевшая. Наверное, она зазвенела, когда снаряд ударил в дом.

Мисак закрывал глаза и видел стену родного дома, на стене — фотографии. На одной мать: сидит, сложив на коленях руки. На другой — он сам вместе с Ермон в день свадьбы… Отец на фотографии в военной форме. Значит, и он шагал по дорогам войны и вспоминал стены родного дома и фотографии — отца, матери…

И может случиться, что всем мужчинам их семьи придется шагать днем и ночью с винтовкой за спиной… Может случиться, что вот так же будет шагать и Аво…

Мисак видел Аво с винтовкой за спиной, в коротких штанишках и со сползшим чулком…

Дверь опять была накрепко заколочена и, как ему показалось, той же рукой.

Время было послеобеденное, и во дворе было тихо. Никто не заметил возвращения Мисака.

В окне второго этажа какая-то женщина расчесывала волосы. Волосы спадали на грудь, и она проводила гребенкой от лба к груди.

Мисак опустил на землю два больших чемодана, присел на один из них и лишь тогда почувствовал, что устал, что ноют раны, что ноги окоченели…