Харри Мулиш - Расплата

— Пусть бы делали, что хотят. — Казалось, Карин ожидала этого вопроса. — Как, ты думаешь, я себя чувствовала после всего, что случилось? Если бы они это сделали, у меня была бы другая жизнь. В ту минуту мне больше всего хотелось, чтобы они меня застрелили или чтобы Петер меня застрелил.

Антон понял, что она говорит серьезно. Он протянул было руку, чтобы коснуться ее, но не стал этого делать.

— Что они сказали, когда услышали это? И был ли при этом комендант?

— Да не помню я. Меня допрашивал один бош в штатском. Сначала…

— У него был шрам на лице?

— Шрам? По-моему, нет. Почему ты спрашиваешь?

— Неважно, продолжай.

— Сначала он сказал только: «Das ist mir wurscht, wer wie wo was» [102] Мне безразлично, кто, как, где, что ( нем. ). , не глядя на меня. Я это хорошо помню. Потом он положил вдруг ручку; он скрестил руки на груди, некоторое время смотрел на меня и потом сказал с большим уважением: «Gratuliere» [103] Поздравляю ( нем. ). .

Антон почувствовал, что хотел бы в свою очередь поздравить ее с таким комплиментом, но сдержался.

— Ты рассказала об этом своему отцу?

И каким-то мечтательным голосом Карин ответила:

— Он никогда не узнал, о чем я рассказала им, а я — о чем рассказал он. Мы увиделись на следующее утро, когда нам разрешили вернуться домой. Не успела я заговорить, как он сказал: «Карин, мы никогда больше не будем говорить об этом, поняла?»

— И ты поняла?

— Он никогда больше об этом не заговаривал, ни одного слова, за всю свою жизнь. Даже когда мы вернулись домой, и увидели дымящиеся развалины, и услышали от г-жи Бёмер… я имею в виду, что и твой отец… и твоя мать…

Женщина, которая везла старика в кресле на колесах, исчезла, принятая потоком, который следовал другим руслом. Предводительствуемые женщиной с мегафоном демонстранты снова выкрикивали лозунги и хлопали в ладоши, но неусиленные голоса не попадали в такт. Большей частью люди шли молча, словно впереди несли гроб с дорогим усопшим. Повсюду на тротуарах стояли зрители и глазели на проходящую процессию. Существовала разница между теми, кто шел, и теми, кто смотрел: что-то холодное, связанное с войной.

— Через несколько лет после войны, — сказал Антон, — я был еще раз у Бёмеров. Тогда я узнал, что вскоре после освобождения вы переехали.

— Мы эмигрировали. В Новую Зеландию.

— Вот как?

— Да, — сказала Карин и посмотрела на него. — Потому что он боялся тебя.

— Меня? — спросил Антон с усмешкой.

— Он сказал, что хочет начать новую жизнь, но я думаю, что он боялся встретиться с тобой. С первого дня после освобождения он приложил все силы, чтобы уехать. Я знаю это точно, он боялся, что ты однажды, когда вырастешь, придешь мстить — и мне тоже.

— Вот это да! — сказал Антон. — Такое мне и в голову никогда не приходило!

— Но ему приходило. Через несколько дней после освобождения к нам явился твой дядя, но когда мой отец увидел, кто это, он захлопнул дверь у него перед носом. С той минуты ему не было больше покоя. Через несколько недель мы поселились у моей тетки в Роттердаме. Так как он имел в порту связи, еще с прежних времен, то уже в конце года мы смогли уехать, на торговом судне. Мы были, может быть, первые голландские эмигранты в Новой Зеландии. — Вдруг она посмотрела на него странным, холодным взглядом. — И там, — сказала она, — в сорок восьмом году он покончил с собой.

В первое мгновение Антон испугался, но немедленно почувствовал одобрение и удовлетворение — как будто он теперь в самом деле отомстил. Уже тридцать три года, как убийство Петера было отмщено. Что сказал бы на это Такес? Через три года после его выстрелов — еще один мертвец.

— Почему? — спросил он.

— Что ты сказал?

— Почему он совершил самоубийство? Он ведь сделал то, что сделал, для спасения жизни? Может быть, в первую очередь твоей. И он ведь только помог случаю.

Где-то впереди, должно быть, образовался затор, они больше не двигались вперед. Карин покачала головой.

— Нет? — сказал Антон.

— Никому не приходило в голову, что они могут убить жильцов. Этого ведь до тех пор не случалось… Нашей жизни угрожала опасность только тогда, когда Петер явился к нам с пистолетом.

— Но я все еще не понимаю. Он предпочитал, чтобы сгорел наш дом, — all right [104] Очень хорошо ( англ. ). , красиво это или нет, но понятно. То, что потом все сошло с винта, — этого он не мог предвидеть. Это ведь не входило в его намерения, столько убитых. Я могу себе представить, что у него были угрызения совести или он меня боялся… но самоубийство?