Матти Фридман - Кодекс Алеппо

Новоиспеченная мамаша вся в белом, с еще не успевшим опасть животом, входит в синагогу с заднего входа, а ее мать несет на подушке новорожденного. Молодой отец принимает у женщины младенца и несет его к горстке мужчин, собравшихся в глубине зала. И пока один из них подготавливает свои острые инструменты, они распевают традиционные благословения, принятые при обрезании. Потом – крик младенца, и церемония окончена. Люди целуют мать и произносят мабрук (по-арабски «поздравляем»). «Пусть у тебя будет их гораздо больше, иншалла », – улыбаясь говорит молодой мужчина, ее ровесник, что значит «если будет на то воля Аллаха».

Я выскользнул из синагоги на широкий бульвар, окаймленный деревьями и американскими домами из красного кирпича; мимо пронеслось желтое такси, будто напоминая, что нахожусь я в Бруклине, в Нью-Йорке.

Еврейский Алеппо остался в прошлом. Сегодня главная синагога этого сирийского города пустует посреди Еврейского квартала, в котором нет евреев. В гроте, где хранилась «Корона», этом тайном центре духовной жизни общины, не осталось ничего, кроме затхлого воздуха, книга, что здесь некогда была, исчезла, как и ее хранители. Пользуясь этим компактным механизмом выживания, встроенным в религию, – Книгой, изгнанники образовали небольшие крепко спаянные колонии, рассыпанные по всему миру: в Буэнос-Айресе, Панаме, Токио, Милане. Самая крупная из них расположена в этом районе Нью-Йорка – своего рода чашке Петри, где осколки потерянного еврейского мира попали в питательную среду и вновь дали ростки; евреи из Алеппо живут здесь среди прочих общин, синагог и религиозных школ, носящих имена утраченных местечек Польши и Украины. Они и их отпрыски выжили и процветают, но в городе, где они родились, мир, создававшийся тысячелетиями, просто-напросто исчез. И кроме самих алеппских евреев мало кто это заметил.

В день погрома 1947 года восемнадцать еврейских молитвенных домов подвергались грабежу и осквернению, пока ближе к ночи сирийское правительство не прислало войска, чтобы рассеять толпу. «Корона», как почти каждому было известно, сгорела при пожаре главной синагоги вместе с бесчисленными другими текстами.

Погромщики подожгли также пятьдесят лавок, пять школ и неизвестное количество домов своих еврейских соседей. Среди евреев ходили слухи, что некоторые участники бесчинств пошили себе перчатки и сумки из похищенных священных пергаментов. Состоятельные алеппские евреи, которые жертвовали деньги на синагоги и школы, помогали бедным невестам приданым и имели связи в правительстве, уже бежали к берегам Средиземноморья и в космополитический Бейрут. Вскоре они взойдут на корабли, отплывающие в Европу и Америку, и в Алеппо уже не вернутся. За несколько дней погрома община оказалась разоренной и лишенной руководства.

Лишь один молитвенный дом остался нетронутым: скромное строение, которое погромщики пропустили, потому что подобраться к нему можно было только через очень узкий переулок. Именно сюда в первую субботу после погрома сошлись на молитву большинство оставшихся в городе еврейских мужчин.

Кое-кто из собравшихся там все еще верил, что жизнь вернется в нормальное русло. Другие понимали, что этому не бывать. Но все испытывали боль и ярость, и потому к обычному набору молитв была добавлена еще одна: 82-й псалом. Исаак Тавил, сын раввина, выкрикивал слова вместе с другими, изливая гнев в библейских стихах, которых «проклятым», как он их называл, понять не дано, если они их и слышали (а они наверняка слышали из окон близлежащих домов). Неподалеку стояла оскверненная главная синагога, весь двор которой усеяли листы пергамента, а в углу валялся взломанный сундук. «Боже! Не премолчи, не безмолвствуй и не оставайся в покое, Боже!» – молили они тогда, и сейчас, через шестьдесят с лишним лет, в Тель-Авиве, сидевший напротив меня Исаак Тавил молился с тем же чувством.

В отчетах об алеппском погроме обычно повторяется утверждение, что толпа убила десятки евреев, как будто о масштабах еврейской трагедии могут свидетельствовать только смерть и насилие. Это утверждение ложно. Ни один человек не был убит, изнасилован или даже серьезно ранен, и если величайшие разрушения стали красноречивым доказательством нетерпимости мусульман к евреям, то и этот факт тоже следует отметить. В квартале, где селилась средняя буржуазия и где жил Рафи Саттон, были мусульмане, которые вставали перед воротами еврейских домов и отгоняли мародеров, да и сам Рафи скрывался вместе с членами семьи в квартире соседей-мусульман. Некоторые алеппские евреи считали, что раз никто не убит, значит не все еще потеряно; в сороковые годы у этих людей не было особого выбора, они и не ожидали доброго отношения. Другие видели, что правительство в курсе событий и, не допуская кровопролития, поощряет уничтожение еврейской собственности, лишая общину средств для дальнейшего существования.