Матти Фридман - Безродные шпионы. Тайные стража у колыбели Израиля

Из четырех разведчиков, героев этого повествования, до наших дней дожил один Ицхак. Сейчас, когда я пишу эти строки, ему, бывшему бойцу-очкарику из закоулков Алеппо, 93 года. Познакомить нас вызвался другой бывший сотрудник израильской разведки, ныне пенсионер, которого я знал по работе над иным сюжетом. Я встретился с Ицхаком не потому, что слышал о нем самом или о небольшом подразделении, в котором он служил в момент создания государства, а по той веской причине, что убедился за годы журналистской работы: общение со старым разведчиком никогда не бывает напрасным.

В итоге наше общение затянулось на годы: мы часами беседовали на фоне оливкового кафеля его кухни на седьмом этаже в жилом доме к югу от Тель-Авива. Иногда он медленно подходил к плите и варил кофе в турке с длинной ручкой, вроде тех, которые ставят на походный костер. Он взвешивал каждое свое слово; болтливость у этих людей не в чести. Память у него была острая как бритва. Иногда могло показаться, что Война за независимость только что завершилась, а то и вообще не кончалась.

Смеялся он чаще, чем можно было ожидать, — почти после каждой фразы, сопровождая басовитое «хе-хе-хе» покачиванием головы, от которой мало что осталось, кроме ушей, носа и улыбки. Впрочем, то, что вызывало у него смех, редко бывало забавным. Он не преуменьшал события, просто не уставал поражаться всему тому, что ему довелось повидать и пережить. Когда он говорил, то и дело проглядывал прежний Ицхак — наблюдательный, быстрый, ненасытный. Он изображал других: и тех, кто дожил до старости и умер в своей постели, и тех, кто семьдесят лет назад отважно ринулся в ураган событий и сгинул.

Впервые появившись на овощном рынке Тель-Авива в 1942 году, Ицхак, арабоязычный подросток без гроша в кармане, торговавший на корточках перцами из ящика, мог бы там и остаться. Многие застряли на таких рынках — например, мой прадед, продававший с тележки апельсины в Нижнем Ист-Сайде на Манхэттене. Но с Ицхаком вышло иначе. Его подхватила и увлекла причудливая волна. Он мог бы закончить свои дни в двадцать три года среди песков с пулей в голове, как случилось с некоторыми из его друзей, или в петле в тюремном дворе, не оставив о себе почти никакой памяти. Но ему удалось выжить. Он мог бы избежать риска, но это значило бы согласиться с уничтожением еврейского государства в самой его колыбели, в 1948 году. Но не произошло и этого — и вот мы здесь, в этом государстве, нашем государстве, сидим за столом у Ицхака на кухне.

«Шпионаж, — заметил однажды Джон Ле Карре, — это секретный театр нашего общества». У стран есть тайные истории и тайные личины, как и у их шпионов, и из этих подвалов открывается своеобразный вид на мир наверху. Именно в этом, наряду с влечением к рассказам тайных агентов о двойных идентичностях, — причина моего интереса к этим людям и к их невероятным приключениям. Сами эти люди — порой важное свидетельство о стране, которую они помогали создавать.

За годы моего общения с Ицхаком произошло грандиозное крушение арабского мира и разрушение Алеппо, города, где он родился и провел детство, в сирийской гражданской войне. Наши встречи происходили на фоне всех этих событий. В 2011 году, когда мы познакомились, Алеппо еще был мирным городом, только синагоги там простояли пустые все десятилетия после бегства семьи Ицхака и всех евреев из этого города и из всех арабских стран. Но вскоре опустели и церкви, и многие мечети; большая часть огромного арабского мегаполиса превратилась в развалины.

У нас на глазах люди в отчаянии пересекали Средиземное море, высаживались на греческих берегах и тянулись вглубь Европы с детьми и пожитками. По всему Ближнему Востоку уничтожались или бежали с насиженных мест христиане, зороастрийцы, мандеи и езиды, мусульмане-сунниты, жившие раньше среди шиитов, шииты, жившие раньше среди суннитов, люди, мыслившие или поступавшие иначе, люди, не имевшие племенной защиты. Ненависть ко всем, кто не похож на тебя, представление, что проблему можно решить только при исчезновении таких людей, — порой это начинается с евреев, но никогда на них не заканчивается.