Андрус Кивиряхк - Ноябрь, или Гуменщик

Но не успел Юхан примерить рубаху покойного отца, как за дверью послышался шум и в горницу вошел покойный кильтер собственной персоной. Все испуганно уставились на него, а Тимофей, которому доподлинно известно было, что за молодчик кроется в шкуре кильтера, тут же привычно напустил в штаны.

— Ну что уставились? — раздраженно спросил кильтер. — Впервой, что ли, видите? В лесу такая холодрыга, снег, вот и решил зайти погреться.

— Ты почему не в могиле? — спросила вдова.

— Твое какое дело, где я? — рявкнул кильтер и скрипнул зубами. Зубы у него после смерти вроде как стали много длиннее, они больше не помещались во рту и высовывались клыками. Тимофей поглядел на них и всхлипнул:

— Он нас всех теперь загрызет!

— Молчать! — пригрозил кильтер. — Не то башку тебе сверну! Нечего тут пялиться и сопли распускать. Тащите пожрать! Я жрать хочу!

— Хлеб вон на столе, можно и щей разогреть, — дрожащим голосом сказала жена кильтера, но он оборвал ее:

— Какой хлеб! Какие щи! Мясо тащите! Сырого мяса, и побольше!

При этих словах Тимофей потерял сознание, и кильтер бросил на него оценивающий взгляд, словно прикидывая, можно ли им насытиться. Малышка Пилле заплакала в углу, сыновья Юри и Юхан сидели, не шевелясь, одна только жена способна была еще говорить. Она сказала:

— Нечего тут на Тимофея голодным волком смотреть! Нет у нас для тебя никакого мяса! Убирайся в свою могилу, нечего по земле шататься да детей своих пугать! Ты мне не муж! Мой Лембит никогда таких фокусов не выкидывал, он всегда был добрый и ласковый! Пошел вон на погост, в сыру землю, там тебе место!

— И не подумаю! — закуражился лжекильтер. — А не дадите мне мяса, так я сам раздобуду!

Он вскочил на ноги, вышел из дому, а немного погодя из конюшни донеслось жалобное ржанье.

— Господи помилуй, еще лошадь зарежет! — всполошилась вдова. — Что мы, несчастные, без лошади делать будем?

— Нет, черт побери, это дело надо кончать, — сказал наконец Юхан. Он направился к шкапу, достал бутылку водки и отхлебнул для смелости порядочный глоток. — Пошли, Юри, вздуем-ка этого выходца с того света.

Юри тоже отхлебнул по-мужски, схватил в углу молотило, и они вышли.

Вскоре из конюшни донесся жуткий вопль.

— Он же сожрет моих сыновей! — рыдала вдова. — Зверь этакий! — И, выскочив из дому, тоже бросилась на конюшню, и малышка Пилле, всхлипывая, — вслед за ней.

Схватка уже закончилась. Пол был залит кровью, валялись длинные белые зубы, лжекильтер, прислонясь к стене, утирал с лица кровь. Под одним глазом у него был громадный фингал, голова располосована серпом. Нижняя челюсть граблями наполовину оторвана от черепа. Парни, тяжело дыша, стояли возле него, устрашающе выставив вперед косы. Лошадь беспокойно переступала с ноги на ногу, на шее у нее были четко видны следы зубов.

— Ну и сволочи же вы! — прорычал кильтер. — Родные сыновья — и на отца руку подняли!

— Никакой ты им не отец, бесовское ты отродье! — закричала вдова. — Да разве мог мой Лембит своей дорогой лошади в шею вцепиться! Убирайся немедля, не то собаку на тебя спустим!

— Встретили, называется, хозяина в собственном доме! — ругнулся кильтер и припустил в сторону леса, время от времени сплевывая сгустки крови. Болтающуюся челюсть он оторвал напрочь, как какую-нибудь тряпку, и отшвырнул в заросли. В образовавшуюся прореху проглядывала черная, как сажа, борода.

Вдова проводила взглядом ужасного гостя, пока тот не скрылся во тьме. И тогда она разрыдалась, рыдала она долго и от души — так жалко ей было своего доброго мужа Лембита, который превратился теперь в отвратительную нежить.

“Ох, кто знает, что со мной самой станется после смерти, — подумала она горько. — Тяжела судьба человечья. Живешь себе живешь, а помрешь — и станешь нежитью”.

И она принялась сметать метлой выбитые зубы своего лжемужа — чтоб кошки-собаки не растащили их.

Снег шел и весь следующий день, заметая все дороги и погребая под собой колодцы. Собакам приходилось выкапываться из своих конур, а люди, если требовалось куда-то отправиться, доставали дровни.

Утром во двор усадьбы въехали большие роскошные сани, и уже спустя какой-то час по деревне разнеслась весть, что из Германии прибыла дочь господина барона.

— Говорят, очень даже из себя пригожая, — утверждали старухи, единственным занятием которых на этом свете было шастать с хутора на хутор и нести чепуху, они всегда все знали, причем никогда не знали ничего в точности. “Пригожая, что твое наливное яблочко. А одета-то как! Луйзе, говорят, в своей горнице слезами обливается и выйти не может, потому как барышня изволила потешаться над ее платьями”.