Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Вдруг он умоляюще посмотрел на меня и протянул к ним руки. Он хотел что-то сказать, но не мог.

Я подошла и соединила их руки. Я понимала, чего он хочет.

Он поблагодарил меня взглядом и отчетливо произнес: всегда будьте вместе — вот так, и коснулся моей руки.

Он опять погрузился в сон, до меня доносится только его слабый хрип.

Перехожу из одной комнаты в другую. А совсем недавно мне казалось, будто кризис миновал. Когда это было — дней десять назад?

Стою у окна, гляжу в парк — и ничего не вижу. Неужели опять его состояние… нет, нет, мне невыносимо это слово — «ухудшилось». Оно всегда первым приходит в голову, хотя я его терпеть не могу.

Что-то нужно предпринять, что-то сделать. Нужно снова искать. Мы не должны подчиняться обстоятельствам.

Ох, чего только мы не перепробовали за эти бесконечно долгие и так быстро пролетевшие последние годы! От известных лекарств до психотерапии, наркотиков и гомеопатии. Ты лучше чувствуешь себя?

Как нельзя лучше, смеялся он. Ведь должно же помочь!

Сначала мне казалось, что его недуг скоро пройдет. Я каждый день возила его на работу в институт, и хотя он уже ничего не мог делать, сам факт, что он на своем рабочем месте, оказывал на него положительное воздействие. Сохранялось ощущение, что он кому-то нужен. Он разбирал бумаги, перекладывал их из папки в папку. Непослушными пальцами раскладывал марки по конвертам, чтобы отнести детям. И всегда радовался, когда к нему обращались за помощью. Люди по-прежнему охотно делились с ним своими большими и маленькими заботами. Приходили коллеги, друзья, больные. Приходили служащие.

Заехать за тобой после двух?

Нет, сегодня я посижу до вечера, я сам тебе позвоню.

Конечно, я знала, что долго он не просидит. И в самом деле, как только я переступала порог квартиры, раздавался телефонный звонок.

Я бы поехал домой, если ты не возражаешь, а когда ты сможешь сюда приехать?

Все чаще и чаще его охватывала гнетущая тоска. Он не мог примириться с бездельем. Его по-прежнему тянуло к людям, к своим сотрудникам. Но работать, как прежде, он был не в состоянии. И ничем не заполненное время всей своей тяжестью навалилось на него, и у него не хватало сил с ним справляться.

К Борису не поедем? На полчасика…

У Бориса, как водится, мы сидели дольше. Борис, Мета и Мик. Старые, добрые друзья. Они относились к нему просто и сердечно и старались не замечать, как он изменился. И ему всегда было приятно у них бывать.

Тогда мне еще казалось, что все образуется.

Даже когда у него начались галлюцинации…

Однажды мы ужинали у Генри и Польди. Польди всегда поражала нас своим кулинарным искусством. Он сел за стол, протянул руку к салфетке, и вдруг рука его застыла в воздухе.

Эге, он обвел нас изумленным взглядом, видели?

Никто ничего не заметил.

Вы не видели маленькую букашку?.. Она только что сидела на моей салфетке, и вдруг — вжжж — улетела.

Ничего не понимая, мы глядели на него.

Ты тоже не видел? — он повернулся к Генри. Крохотная букашка, похожая на крокодильчика, а? Она еще зажужжала, прежде чем улететь. Только что она была здесь…

Генри внимательно слушал его. Понимаешь, неуверенно начал он, очень может быть, такие букашки-крокодильчики существуют, но…

Да, да, он замахал руками, она промелькнула как молния. Ты думаешь, у меня галлюцинации, но я прекрасно слышал. У самого уха пролетела. Ну ладно, спрошу у энтомолога.

Когда я привезла его в санаторий, стало еще хуже, а я не была к этому готова…

В ту субботу после обеда мы довольно долго гуляли. Трижды обошли парк, а потом направились вдоль берега реки. Я даже удивилась, как легко он идет.

Сегодня мне хорошо, сказал он, но все-таки хочется полежать.

Мы вернулись в комнату, и он вскоре задремал.

Не знаю, долго ли я читала, вдруг раздался его полный ужаса крик.

Гляди, вот они!

Я бросилась к нему.

Приподнявшись на локте, он с ужасом смотрел в угол. И лицо его было багровым.

Что с тобой?

Тише, тише, они услышат, он приложил палец к губам.

В чем дело? — спрашивала я. Тебе что-нибудь показалось?

Да нет, я их наяву видел! Два черных человека. Только что стояли в дверях. Двое в масках. А теперь там никого нет!

Запереть дверь? — спокойно спросила я, хотя знала, что она заперта.

Запри, запри, обрадовался он, голос у него дрожал.

Я подошла к двери, загремела ключом.

Иногда, знаешь, больные по ошибке заходят не в свои палаты.