Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Илко поковырял спичкой в трубке, выпустил клубы дыма.

Татули, не отрывая от губ бутылки, спросил:

— А сколько же ты выиграл?

— Сто миллионов лир.

— Сто миллионов? Шутишь!

— Не шучу.

— Ах, мамма миа, что же ты наделал! — Доктор опять приложился к бутылке, чтобы унять волнение.

— Получил удовольствие! — Илко перекинул трубку в другой угол рта.

— Зачем тебе была нужна рулетка? — поинтересовался доктор.

— Как зачем? Захотелось испытать судьбу.

— Эти рулетки и казино загубили мою молодость, — вздохнул Татули. — По миру меня пустили. — Он снова сделал несколько глотков, потом уставился на Илко. — Значит, ты истратил деньги — и будто гора с плеч свалилась?

— Как пришло, так и ушло. Словно во сне, — сказал Илко. — Я был спокоен.

— Дьявольщина! — воскликнул доктор, потирая руки.

Невестка, украдкой поглядывавшая на Илко, прошипела сквозь зубы:

— Вот сатана!

Илко услышал, но промолчал. Только снова передвинул трубку в другую сторону и продолжал попыхивать ею. А когда доктор ушел, спросил Мила:

— Сынок, правду говорят, что твоя жена проглотила гадючку?

— Нет, отец, не так дело было. Гадючка вползла к ней в рот, когда она спала, умаявшись на току. А потом вышла наружу.

— Может, оно и так, — вздохнул Илко. — Только сдается мне, что яд в твоей супруге остался… И шипит она, как гадюка…

Уходя из дому, Илко всегда запирал дверь своей комнаты, чтобы туда не заглядывала невестка. Он подозревал, что она занимается черной магией, чтобы приблизить его смерть. Например, каждый раз, возвращаясь с холма, где лечил теплой водой ноги, старик замечал, что его портрет на стене сдвинут и посыпан пеплом. Пепел он старательно сдувал. Замечал, что и замок на сундучке, стоящем под кроватью, тоже сдвинут — видно, непрошеная гостья пыталась его открыть и покопаться в содержимом.

Однажды, увидев, как Илко запирает дверь, невестка зло бросила:

— Запираешь комнату — убирай ее сам!

И Илко сам наводил порядок в своем жилище.

С первым снегом, который исстари здесь называют «поросячьим», в селе начали резать поросят. Слышался визг, от двора ко двору распространялся запах топленого сала, шкварок. Собаки волочили по улицам поросячьи кишки.

Мил позвал Дукле выполнить эту работу. Помогала ему жена. А Кала вертелась у костра, разожженного во дворе, и, когда Дукле вытаскивал из утробы поросенка легкое, сердце или печень, хватала их и бросала в огонь. Ей не терпелось полакомиться, и попутно она совала куски в рот, не брезгуя сырой свининой.

Мил стоял неподвижно у окна своей лаборатории, и взгляд у него был отрешенный, как у святых на иконах. Через другое окно за происходящим наблюдал Илко, нервно покусывая кончик трубки. Его тоже было привлекли к хлопотам вокруг поросенка, но дворовая собака почему-то заливалась на старика лаем, и он вернулся в свою комнату.

— Ты почему лаешь на деда, проклятая! — прикрикнул Богуле.

— Не ругай ее, — сказала мать. — Она знает, на кого лаять. Собаки — они чувствуют…

Когда было готово аппетитное жаркое, все уселись за стол. Ели молча. Слышно было только причмокивание. Тишину своими замечаниями изредка нарушала Кала:

— Поросенок, мне кажется, маловат… Мог бы вырасти и побольше…

— Мог, — кисло соглашалась супруга Мила.

Кала, перестав жевать, вспоминала:

— В прошлом году поросенок был побольше.

— Пожалуй…

— И в позапрошлом.

— Может быть, и так.

— А не плохо ли вы его нынче кормили?

— Бог ведает.

— А ножки пустите на студень?

— Нет.

— А уши не пригодятся?

— Нет.

Кала поворачивается к Дукле:

— Будем уходить — прихватим с собой, раз им не нужно.

Но перед уходом оказалось, что хозяйка бросила поросячьи ножки и уши псу. Кала всю дорогу проклинала собаку, хотя сама от прожорливости продолжала толстеть. Чего только не делал Дукле, чтобы она похудела, — тщетно. Кала даже, кажется, гордилась своей тучностью. Ей нравилось выделяться среди односельчанок, самая малая потеря веса вызывала у нее беспокойство: а вдруг я похудею! Ведь известно: если резко сбросить вес, кожа становится морщинистой…

Дукле все меньше надеялся дождаться наследника, хотя по-прежнему страдал и потому прислушивался к советам и прогнозам. Одни говорили, что у толстых женщин плод может заплыть жиром в самом начале беременности. Другие советовали совершить паломничество к святым местам. Побывать с женой в Иерусалиме, провести пасхальную ночь в оливковой роще. В день Светлого Воскресения, глядишь, пробудится к жизни и ее утроба. Говорят, многим бездетным женщинам поездка в Иерусалим помогла.