Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Он сидел на террасе, под липами и яблонями, с которых еще не осыпались листья, сквозь них виднелась старая мечеть с бесчисленными арками и галереями, с внутренним двориком, с библиотекой, существующей почти пятьсот лет, со множеством голубых куполов, больших и малых, здесь когда-то была резиденция последнего визиря Боснии.

Напротив старинных зданий располагалась гостиница с висячими кафе на двух уровнях, с музыкантами, певицами, гостиница эта появилась недавно, для контраста, надо было внести немного шума и веселья в тишину и покой. Жизнь должна бороться, должна побороть все связанное с загробным миром, вот вам выбор — тот или этот свет, — а дальше решайте сами.

Большой красный шар завис над дальней, поросшей лесом вершиной, заходящее солнце. Без него будто чего-то не хватало, то есть именно этого шара на красной горе, но, казалось, можно обойтись и без него.

Тогда носили миди и мини, как балерины в «Лебедином озере», и макси до пят, как румынские цыганки или испанские танцовщицы, еще «колокола», широкие брюки по московской моде или такие узкие, что они впивались в тело… Зеленое, кофейное, оливковое, красное, а лица молодые, светящиеся, белое, черное, темно-серое. Юноши с волосами до плеч или покороче, в обтягивающих штанах, сползающих все ниже, различные оттенки светлых и темных тонов, внешне стараются походить на девушек. Шерафуддин не раз говорил себе, что расы определяются не цветом кожи, а возрастом, существуют только две расы — молодые и старые, со множеством переходов и едва заметных различий, вот и все. Разумеется, должны пролететь годы, кожа на лице потемнеет, потом время начнет не спеша прибирать другие красоты, сперва красоту тела, появятся изъяны всех видов, морщины, мелкие или глубокие, и, наконец, благородный металл в волосах, серебро.

Прошла девушка со стройными округлыми ногами и поразительно маленьким детским личиком. Его всегда волновал контраст между неоформившимся лицом и зрелым или чуть перезрелым телом.

Прошла другая, с открытой спиной. Было ясно, она только что с моря, счастливая, полная впечатлений, кожа шоколадная, а для платья, плотно облегающего фигуру, выбрала не контрастный цвет, даже не желтый, а цвет загара, правда немного бледнее. Между голыми плечами свисал сноп густых волос, они растрепались, но были укрощены — на конце завязаны.

Прошла еще одна, с молодым, но грубой лепки, незначительным лицом, конечно, оно щадило мужские сердца, и тем не менее с ней был парень, что называется, красивый как бог, каким представляют бога необразованные девушки в Европе и образованные — в Африке. И как аромат лип над террасой побеждал доносившийся с улицы запах бензиновой гари, так у Шерафуддина желание побеждало годы.

Еще много прошло их, но уже вполне отразимых. Тут внимание Шерафуддина властно привлекли недлинные волосы, небольшой вырез, на шее золотая цепочка. На мгновение его охватил восторг, который чувствуешь, когда смотришь волнующую драму или слушаешь те редкие места в опере, где возвышенное достигает апогея. Она сидела за столом с двумя приятельницами, волосы закрывали лицо, и ему никак не удавалось ее рассмотреть.

Огромный скандинав, седой, в шортах, с фотоаппаратом на груди, озирался вокруг в поисках точки, откуда можно запечатлеть что-нибудь экзотическое, наконец в объектив попали купола старой библиотеки. Из-за его спины выскочили две девицы, они просто ворвались в кафе.

— Здесь свободно?

— Да, пожалуйста,— ответил Шерафуддин, отрывая взгляд от улицы.

Седой старик с тяжелым усталым лицом любезно ему поклонился. Это был доктор, член верховного суда, уже более двадцати лет на пенсии. Каждый вечер он отправлялся на прогулку за город, запастись кислородом, чтобы легче дышалось во сне. Как о чем-то само собой разумеющемся, негромко начал рассказывать: он проходил мимо любовного «терцета» на Бентбаше, по обыкновению вечером, и ему вылили за шиворот жестянку мочи. Вероятно, девчонке приспичило, предположил Шерафуддин, и не было выхода: к Миляцке приблизиться невозможно, не река, а канализация, вот и нашли самое простое решение.

— Возможно, возможно, — согласился старый доктор, — кстати, какой-то прохожий обругал их, и один сбежал.

— Как же такое могло произойти? — поинтересовался Шерафуддин, стараясь выказать старому судье побольше участия.

— Черт его знает, за весь день я ни с кем не сказал ни слова, вы не поверите… должно быть, по ошибке, я так думаю.