Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Иначе сложилась судьба Францки Тратар. Наверное, она умерла своей смертью, если, конечно, ее не убил кто-нибудь из ее разнузданных клиентов. В свое время, перед капитуляцией Италии, она по чистой случайности осталась жива; Францка обслужила итальянца и, собравшись уходить, пока тот спал, срезала у него прядь буйных кудрей. Итальянец проснулся и так рассвирепел, что выпустил во Францку всю обойму; одна пуля — когда Францка была уже у двери — прострелила ей икру.

Что еще добавить к сказанному? Мы стали опять часто собираться на улицах Зеленой Ямы. Правда, многих недоставало, но постепенно мы свыклись с тем, что в былом составе нам никогда уже не собраться. У меня по-прежнему было много забот; я, как и раньше, чувствовал себя счастливым только тогда, когда мог кому-нибудь помочь. Мы с отцом и братом жили в нашем подвале втроем: мать — подхалимы и активисты, так она с некоторых пор называла нас — в один прекрасный день бросила хозяйство и на старости лет вернулась в свой родной край в Козьянско.

В сорок шестом отец и брат послали меня к ней, чтобы я уговорил старую перечницу вернуться. На поезде я доехал до Целья, там вышел и отправился на автобусную станцию.

Я ждал автобуса, когда вдруг в толпе у Цельского железнодорожного вокзала увидел Йоже Прека, которого конвоировали милиционеры, вероятно, они сопровождали его в город из находящегося неподалеку лагеря. Я не сразу его узнал, от удивления прямо раскрыл рот. На этот раз он, конечно, был одет не так тщательно, как в свое время, когда гулял с Марией Селан, но, очевидно, все-таки испросил себе поблажку и сменил лагерные лохмотья на свежую и выглаженную рубашку, хотя костюм был явно велик, потому-то я и не узнал его.

Я думал, он умер, и забыл о нем, забыл напрочь, так забываются мертвые. Мы, впрочем, переглянулись как чужие, которым нечего сказать друг другу; по лицу Йоже пробежала слабая усмешка, не знаю, что она означала — стыд, неловкость или презрение. Я тоже улыбнулся в ответ, нерешительно, с замешательством и легким пренебрежением, как того требовали обстоятельства, нас окружала равнодушная толпа, справа и слева от арестанта шагали конвоиры. Не могу утверждать, что мне не стало больно за Йоже, ведь я больше никогда его не увижу, говоря по правде, к тому времени я уже внутренне окреп, выбор сделан, былая сентиментальность отступила. Одним словом, пора любви ко всем на свете миновала, детство закончилось. Я вырос и стал мужчиной.

Я зашагал по пыльной дороге вдоль железнодорожных путей к Савинье, повернул у реки на набережную Свободы, сел на скамейку и расплакался, как дитя.

Жарко Команин

Провалије

Београд, 1979

Перевод с сербскохорватского Р. Грецкой

Редактор И. Марченко

О прошлом нельзя рассказать так, как все было. Потому что это было. Прошлое можно только описывать…

Поскольку я не хочу ничего выдумывать о моем друге Теодоре Кулинковиче — человеке, о котором собираюсь повествовать, в моем изложении окажутся пустоты, пропуски и тайны. Даже опиши я в точности всю прожитую им жизнь, вы бы не поверили — столько в ней необъяснимого, поистине черные дыры.

Коль скоро я упомянул о дырах, сразу же оговорюсь: место, где родился Теодор, называется Дырами. Это деревушка неподалеку от Црниша. И как по поведению и по внешнему облику Теодора нельзя было сказать, что у него душевный разлад, так и в родном его краю нет ни клочка земли, который дал бы повод назвать его Дырами, ибо место это совершенно ровное.

Тяжело рассказывать о трагической судьбе Теодора, Как тяжело и поверить в то, что она была предопределена теми событиями, о которых мне предстоит поведать. Вряд ли мне удастся выделить какие-нибудь решающие факторы, потому что на умопомрачение, а затем и на смерть Теодора повлияли и времена, и ситуации, которых я не в состоянии ни постичь, ни описать. Я же могу только предоставить материал для рассказа — конечно, неполного — о жизни и душе моего друга.

Мы с Теодором были друзьями. Я действительно имел счастье быть его другом и останусь им до конца своих дней.

Он был настолько близок мне, что порой я даже не осознавал, что боюсь одолжить ему частичку своей души. Поэтому сейчас постараюсь отделиться от него — надеюсь, это мне удастся, поскольку воспоминания (я мог бы сказать — раны) еще свежи.