Вильгельм Мах - Польские повести

И с этим воспоминанием о Катажине, воспоминанием, несмотря ни на что оптимистическим, в котором нашлось место и кусочку июньского моря, и запаху леса, и образу их молодых, внезапно прильнувших друг к другу в жарком объятии тел, он уснул. Ему снилось то, что было, и то, чего он так нетерпеливо ждал, и какое ему было дело, соответствуют его сны действительности или нет. Какое дело спящему человеку до того, сколько препятствий он должен еще преодолеть, скольких людей убедить, исступленно доказывая им свою правоту. А ему еще предстояло столько жизненных перемен, без которых ему никак не обойтись, и наконец, может быть, самое трудное — заглянуть в собственную душу и себя самого предать суду, суду справедливому, беспощадному, осуществить свои желания.

Теперь Валицкий вел машину медленнее, осторожно объезжая неровности шоссе, мягко тормозя и спокойно прибавляя газ перед подъемами. На прямых отрезках шоссе он то и дело поглядывал в сторону Горчина. Тот сидел ссутулившись, опустив на грудь голову с коротко остриженными, взлохмаченными волосами, густо припорошенными сединой. Он производил сейчас впечатление беспомощного и одинокого существа. Валицкий чувствовал, что это впечатление обманчиво, что рядом с ним сидит человек, о котором спокойно можно сказать, что он представитель не самого худшего поколения, и он смотрел на него озабоченным взглядом, обещая себе щадить его в разговоре, который можно закончить ведь и позднее, хоть бы и через несколько лет, уж где-нибудь он найдет их с Катажиной, здесь или в другом месте. И тот и другая, Валицкий уже не сомневался в этом, а, наоборот, был совершенно уверен, что оба они из тех людей, которые не умеют жить без борьбы, без постоянного ощущения своей принадлежности к делам мира сего.

Они проезжали через какой-то городок. Валицкий внимательно смотрел по сторонам, ища вывеску бара или ресторана. Наконец он увидел рекламу — на большом прямоугольном щите мордастый мужчина с блюдом в руке извещал о «вкусных, обильных и дешевых завтраках, обедах и ужинах», указывая другой рукой, куда ехать. Послушавшись его, Валицкий свернул вправо и проехал полевой дорогой вдоль неогороженного парка к месту, где среди деревьев, на фоне густой зелени, стоял небольшой домик с каменной верандой.

Как только он остановил машину, Михал тотчас же открыл глаза.

— Где мы? — спросил он как будто с испугом.

— Не знаю, но до Н. нам осталось не больше получаса езды. Я думаю, чашка кофе нам не помешает.

— Особенно мне, — улыбнулся Горчин. — Пошли, я угощаю.

— Нет, вы мой гость.

— Ладно, договоримся как-нибудь.

Лесной бар в эту пору был совершенно пуст. Только в глубине, у кухонного окошка, сидели за завтраком несколько человек — водителей рейсовых грузовиков. На их лицах, как слой пыли, лежала усталость. Горчин и Валицкий сели в противоположном углу, у открытого окна.

Спустя минуту подошла молодая девушка, чтобы принять заказ. Горчин рассеянно смотрел в окно, не слушая, что заказывает Валицкий, не обернулся он и тогда, когда тот начал заигрывать с официанткой.

«Ишь какая козочка молоденькая… Стоило бы заглядывать сюда почаще, — думал меж тем Валицкий, присматриваясь к ее стройным ногам с загорелыми икрами и круглыми коленями, выглядывавшими из-под коротенького пестрого платья, — только лучше не к завтраку, а к ужину. И не в таком настроении».

— Я заказал яйца всмятку и хлеб, а потом кофе, — сказал он Горчину. — Что это вы так задумались?

— Нет, нет, что вы. — Михал выглядел немножко пристыженным. В присутствии этого парня он испытывал какое то странное стеснение. — Ну и как, довольны результатами? — спросил он небрежным тоном. С самого начала ему казалось странным, что журналист не приставал к нему с вопросами, не втягивал его в споры, из которых потом черт знает что могло бы попасть на страницы газеты, да еще неизвестно в каком виде.

— Результатами чего? — нахмурился Валицкий.

— Не притворяйтесь. Я имею в виду материал, который вы собрали у нас в уезде.

— А-аа… Кое-какие заметки для последней страницы газеты я сделал.

— Я не об этом говорю.

— Мне хотелось написать большой очерк, очень хотелось, не могу себя упрекнуть в недостатке доброй воли. К тому же я получил твердые инструкции от моего шефа. И все же боюсь, что из этого ничего не выйдет, хотя этот очерк должен был стать моим дебютом в «Газете».

— Что же вам помешало? — удивился Горчин. — Насколько я знаю наших людей, они охотно раскрывают свои сердца перед журналистами. Такие интервью всегда дают какой-то материал, — кисло улыбнулся он.