Вильгельм Мах - Польские повести

— Давайте выпьем чаю. Садитесь, где вам будет удобнее, а я пойду включу газ. — Михал оставил Юзалю и вышел в кухню.

Юзаля, однако, не сел. Закурив, он начал прохаживаться по комнате, то останавливаясь возле буфета, то рассматривая развешанные по стенам репродукции. Некоторое время он смотрел в темноту за окном, потом снова вернулся на середину комнаты.

«Как же трудно, — думал он, — быть партийным работником, особенно в таком месте, как Злочев. Именно быть, а не только знать, каким надобно быть, сознавать себя им ежедневно. Стать просто одним из тех, кто здесь работает и живет от рождения, а в то же время быть умнее, чем они, больше знать и понимать, обладать воображением, непоколебимой уверенностью и упорством. Это действительно трудно, особенно для них, молодых. А они ведь должны быть такими, в том-то все дело, чтобы они начинали как можно раньше, расправляли крылья, перехватив от нас, уже истрепанных нелегкой жизнью и борьбой, эстафету. И несли ее дальше, да не хуже, а лучше, чем мы… Так, однако, я этого дела не распутаю. Все что хочешь можно оправдать трудностями, а я приехал сюда затем, чтобы принять во внимание все аргументы и тщательно, без каких-либо сантиментов рассмотреть их. Именно этого, черт меня возьми, я и должен держаться. И пора закончить дело.

— Сейчас будет чай, — сказал Горчин, возвращаясь. Лицо у него уже снова было нормальным, у себя дома он явно чувствовал себя увереннее.

— К чему эти хлопоты, Михал! — сказал Юзаля, увидев тарелочки с хлебом и тонко нарезанной сухой колбасой. — Время позднее, обойдемся и так, да и нездорово поздно есть-то…

— Здорово-нездорово, — проворчал Горчин. — Я знаю только, что голоден.

Вскоре разговор возобновился. При этом Юзаля, который минуту назад возражал против ужина, ел с аппетитом и даже согласился выпить черного кофе.

Михал вышел на кухню. Его снова охватила невероятная тревога. «Что будет дальше?» Он старался успокоиться. «Ведь я уже решил, что все ставлю на карту, которая называется Катажина. Действовал вполне сознательно. Остальное это их дело. Примут ли они меня таким, какой я есть, будут ли верить, как прежде, или отвергнут? И она — примет ли она меня и признает ли своим партнером не только для развлечения, а на всю жизнь. Примет? А если уже отвергла?..»

— Что с тобой, Михал? — В дверях стоял Юзаля и смотрел на него с такой же тревогой, как тогда за столиком в кафе. — Ты снова плохо себя чувствуешь?

— Нет, — соврал Горчин.

— Я же вижу, парень. — Юзаля обнял его. — Давай-ка оставим сегодня все это.

— Вы лучше оставьте такие разговоры, — энергично выпрямился Михал. — Не делайте из меня бабу.

Они вернулись в комнату. Михал был зол на себя за очередное доказательство своей слабости. Он хотел разговаривать на равных с человеком, мягкость которого была, быть может, только чертой характера, вовсе не свидетельствуя об отпущении грехов.

— Ну, спрашивайте, — резко сказал он. — Я же не святой дух. Или говорите сами, если у вас есть что сказать. Давайте перестанем играть в прятки. Бог свидетель, вы последний человек, к которому у меня могут быть какие-то претензии. Если уж хотите знать, скажу честно: ни к кому у меня не будет претензий, даже к самому себе.

— Это тебе сейчас так кажется, Михал. — Юзаля не позволил себя спровоцировать. — Поверь, я вовсе не хочу вынуждать тебя говорить то, что противоречило бы твоему убеждению, но я не могу согласиться с одним — с твоим убеждением, будто все у тебя в наилучшем порядке. Ты считаешь меня непрошеным гостем, который сует нос не в свои дела, или, в лучшем случае, старым занудой, который неизвестно зачем сидит здесь и занимается буквоедством. А это не так, я только хочу, очень хочу тебя убедить. Потому что иначе мы ничего не решим, и результаты моей миссии в Злочеве будут плачевными, и пострадаешь от этого главным образом ты, потому что тебя могут неправильно оценить.

— Так спрашивайте! Я человек деловой и хотел бы вести разговор по-деловому.

— Если ты считаешь меня философом, то ты тоже ошибаешься, — улыбнулся Юзаля. — Я тебе уже говорил, что занимался изучением здешней атмосферы, а это такая вещь, которую нельзя определить в чисто материальных категориях. Тут необходима еще и интуиция. Я признаюсь в этом без страха, хотя, пользуясь этими нашими шаблонами, ты легко можешь высмеять меня… Но перейдем к делу. Я тебе расскажу все, что успел узнать от людей и о чем догадался сам.

Юзаля начал говорить. Тихим, монотонным голосом, старательно подбирая слова, он делился с Горчиным фактами и своими мыслями об этих фактах. Все у него было старательно продумано и систематизировано, как бы разложено в голове по разным ящикам, но вместе составляло логическое целое. Михал сидел молча, не прерывал, хотя не раз готов был взорваться, видя несправедливость или поверхностность его суждений, однако он сдерживался и внимательно слушал, чтобы потом высказать все сразу. А иногда, наоборот, он не мог не восхищаться проницательностью председателя. Его поражало умение Юзали добираться до сути дела и справедливо оценивать его. Нарисованная Юзалей картина выявила целые залежи не использованных возможностей, упущенных шансов, наглядно показала источники совершенных ошибок.