Елена Доброва - Фамильные ценности и другие рассказы

– И что же, ты все дни на палубе стоял?

– Ну, почему. Я в бассейне плавал. Там хороший бассейн.

– Понятно… А ты там с кем-нибудь познакомился?

– Да… С женщиной одной. И ее подругами.

– Так что ж ты молчишь, Митя! Давай, рассказывай! Что за женщина?

– Женщина как женщина… «я хуже других баб?» – промелькнуло в него в голове. – Не хуже других.

– Зовут как? Молодая?

– Татьяна. Помоложе меня. Лет пятьдесят.

– Ну и?

– Что? Ничего. Все.

– Она тебе понравилась?

– Ну как сказать? Нормальная женщина. Поет очень хорошо. Голос красивый.

– А ты ей? Понравился?

– Да вроде бы понравился. А там кто его разберет.

– А ты телефон ее взял?

– Телефон? – Дмитрий Васильевич выглядел озадаченным. – Нет, телефон не взял.

– И как же теперь?

– Не знаю. Никак.

– Митя! Ты встретил симпатичную женщину! Ты ей понравился. Ты бы хотел с ней встретиться еще раз?

– Может, и хотел бы.

– Так почему ты не взял ее телефон?

– Не знаю, – угрюмо ответил Дмитрий Васильевич. – Не сообразил.

– Как ты ее найдешь теперь?

– Никак не найду.

– Митя, Митя…

Если бы эта история произошла с молодым, энергичным, уверенным в себе мужчиной, который захотел бы во что бы то ни стало найти ту женщину, он бы сумел это сделать. Можно было бы выяснить, кто путешествовал в известное время на таком-то теплоходе, рейс, маршрут, фамилию капитана, номер каюты. Короче говоря, это было бы осуществимо. Но Дмитрий Васильевич не ставил себе таких целей. Для него встреча с Татьяной была, как столкновение инертного тела со сгустком энергии. Из всех чувств воздействию мощного излучения подвергся только слух, и кроме него, опаленными оказались лишь отдельные точки его надежно заземленной и изолированной душевной системы. Потревоженные, лишенные защитной брони, рецепторы были разбужены, среагировали на звук и сумели испытать ощущение . Вот и все, что произошло с Дмитрием Васильевичем во время круиза.

Но для него и это было большим приключением, если не сказать – потрясением всей его жизни. Интересно, что чем больше времени отделяло его от трех дней круиза, тем чаще он возвращался к ним в своей памяти. Это объяснялось тем, что каждое последующее воспоминание накладывалось на предыдущее, причем некоторые моменты прокручивались снова и снова, как любимые кадры фильма. В результате, растущая масса воспоминаний превращала этот эпизод в событие.

Он купил в книжном магазине стихи Есенина, и ему стоило больших трудов найти строчку, которую она процитировала там, в бассейне. Он много раз перечитывал это стихотворение. И честно сказать, мало что понял, кроме того, что оно очень откровенно говорило о желаниях автора. Но для Дмитрия Васильевича главным было не это, а то, что она произнесла эту строчку, которая, по-видимому, для нее что-то значила. И поэтому строчка приобретала значение и для него. Это было нитью, связывающей его с ней, но не в пространстве, где она затерялась, а в его собственной памяти.

Еще трудней пришлось со стихами Евтушенко. Дмитрий Васильевич перелопатил несколько томов его стихотворений, пока однажды ему не помог случай. Он ехал в такси, и по радио услышал песню, которая словно стегнула его плетью по сердцу. «Что это?» – спросил он у водителя. «Сережка ольховая» – ответил тот. «Да, точно!» – вспомнил Дмитрий Васильевич. – «Она!»

Дома он нашел в оглавлении это стихотворение. И пока он читал его глазами, в его ушах зазвучал ее голос: «Сережка ольховая, легкая, словно пуховая…» Если бы он имел, с чем сравнивать, он бы понял, что почти счастлив. У него вошло в привычку, вернее сказать, стало необходимостью каждый день открывать том Евтушенко на той странице, где было это стихотворение. И тогда он слышал больше, чем любой другой, открывший эту страницу.

Если уж быть совсем честным, то Дмитрий Васильевич купил себе и Хэмингуэя. Хотел двухтомник, потом решил начать с «избранного». Но не осилил. Не пошло. Невозможно. Нечитанный Хэмингуэй занял почетное место рядом с Есениным и Евтушенко.

На последнюю реликвию Дмитрию Васильевичу удалось выйти тоже случайно. Он смотрел концерт по телевизору, и молодая симпатичная певица по имени Арина – так и объявили, без фамилии – Арина – исполняла песню-романс «Обними, поцелуй». Ее голос пробудил в Дмитрии Васильевиче неясную тревогу – голос красивый, не такой как у Татьяны, но такой же степени красоты. Когда она запела «звонким смехом своим развлеки, замани» он насторожился и стал внимательно слушать. Песня была о том, как один молодой человек просит девушку провести с ним весело время, целовать, обнимать его, в общем развлекать. Услышав слова «с души, словно тучу, тоску прогони…», он уже почти догадался, в чем дело. Замирая, он дождался строчки «я боялся страдать, я боялся любить, и мне некого помнить и некого даже забыть» и наконец, поверил, что нашел все, что хотел. Дмитрию Васильевичу было интересно узнать, чем кончается песня, потому что тогда Татьяна прекратила петь, и он не смог дослушать. Песня кончалась тем, что молодой человек полюбил впервые в жизни, а девушка его бросила, и теперь он страдает и тоскует, но зато ему есть, что помнить и что пытаться забыть. Он приобрел диск певицы Арины, которая действительно выступала без фамилии, просто «Арина», и теперь мог сколько угодно предаваться материализовавшимся воспоминаниям. Но самым любимым из них была все-таки «Сережка ольховая», потому что именно ее он слышал целиком, и текст стихотворения сразу воскрешал в его памяти этот бархатный низковатый тембр.