Владимир Глянц - «Дыхание Чейн-Стокса» и другие рассказы

– Предлагают должность главного художника в музее Ленина, – сказал один другому. – Это уже уровень номенклатурный. Шмотки и продукты – в спецраспределителях. Медобслуживание – тоже спец. Закрытая поликлиника. Я почему тебе рассказываю, не похвалиться. Решение почти готово – должность принять. Последнее слово твое, мы ведь с тобой вместе с первого курса.

– Что ж я-то могу сказать? Вспомни, Саша, о чем мы мечтали на первом курсе? Красиво жить не запретишь, сладко кушать, мягко спать, – в его язвительности звучало не то пренебрежение, не то плохо завуалированная зависть.

– Да пойми ты, дубина, это ж не мне одному предлагают. Вся семья будет в полном порядке. И я, и жена, и дети. Всем нам спецснабжение, спецобразование, а в итоге – здоровье. Могу ли я отказаться, зная, что отказываю в этом не только себе, но и детям?

– Не знаю, что ты решишь, но четко знаю, что я здесь ни при чем.

– Ну, хочешь я всех их пошлю? Хочешь? Хочешь я… тебя порекомендую на эту должность?

– Нет, брат, уволь, – почти твердо ответил другой, но голос как будто чуть дрогнул. Или мне показалось? Поезда метро унесли нас в разные стороны.

А дискуссии, от которых тошнило двух наших станковистов, – это было едва ли не самое интересное в нашей работе. Потому что так или иначе, кто больше, кто меньше, все мы хотели срастить исторически порванное. Россию дореволюционную и нынешнюю. Для этого прежде всего надо было узнать ту, прежнюю Россию. И оказалось, что узнать и понять ее, без того, чтобы узнать и понять Православие, – невозможно. Роль революционных демократов – всех Белинских и Чернышевских – известна, а вот о роли Православия известно было только как о собрании мракобесов.

И здесь обрисовывается не совсем ясная доселе роль Акса, который всему этому почти безмозглому движению давал импульсы (назовем так его пинки и зуботычины всякому из нас), его никем не считанные, но немалые расходы. Как-то раз он признался мне: «Ты думаешь, что здесь мастерская, а я вижу другое – небольшой и нигде незаявленный мужской монастырек. Потому и твержу все время художникам: не пристращайтесь к этому делу Возможно, скоро мы займемся совсем другим…»

Без сомнения, портретисты зря заносились перед нами. Потому что их хлеб и то, что на него кладут, мы им зарабатывали. Но как ни крути, все канцерогенные запахи кухни, которые сквозь щелястые полы атаковали не только наши ноздри, но и картоны, над которыми мы работали, мы равно с ними вдыхали.

Иногда приходилось, сдавая работу, где-нибудь в далекой Средней Азии поймать родную волну запахов и долго ностальгически внюхиваться в нее.

В первой комнате над кухней «Яхты» располагались я и Эдик. Точнее было бы сказать Эдуард Анатольевич и я. Все же он был моим учителем. От Эдика, по выражению шефа, разило оформиловкой, то есть он не имел высоких дипломов, а вышел из изобразительных низов. Во второй комнатке был кабинет шефа, где он располагался со своей рыжей помощницей, которая курила только «Данхил». Впрочем, может быть, и «Ротманс». В третьей, пожалуй самой обширной, был как бы мерцающий, потому что его хозяин то приходил, то почему-то не доходил, – стол Сашки, закончившего МАРХИ. Рядом с его столом был еще один. Этот принадлежал одному временному чуваку, хоть без всяких сомнений талантливому, но подсевшему на так называемые легкие наркотики. В смежной с ней, относительно небольшой комнате был стол Барсука. Вообще-то его звали Тима, а по-русски – Тимофей, и он сильно выбивался из общего ряда. Был носителем парадоксальных идей.

И, наконец, пятая комната. Здесь сидели те самые станковисты, делавшие портреты высших иерархов. Если за один плакат шеф отсчитывал пятьдесят рублей, то за один портрет маслом – сто. Почему же неплохие в общем-то портретисты соглашались на эту мизерную плату? Да потому что это была оплачиваемая практика. Где вам еще будут платить сто рублей за то, что вы учитесь и почти уже научились прописывать бороды по волоску, цепочки по звенышку и кресты со слабо мерцающими драгоценными камнями? Здесь же был стол Юрия Леонидовича. Совсем забыл сказать о маниакальной страсти шефа к именованию по имени-отчеству. Юра тоже закончил МАРХИ и умел абсолютно все. Как странно: в этом деле уметь абсолютно все еще не значит быть великим художником. Всех остальных художников не смогу перечислить потому, что они не вдыхали с нами всего чада ресторана «Яхта», всех канцерогенов кунжутного масла. Это были надомники. Их численность всегда колебалась от шести до десяти человек.