Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Молодой человек говорил с полной уверенностью — с ребяческой решительностью, которая для Воробушка была как обломок иного времени. И все же, как и некоторые студенты — ровесники Кая, он говорил так, словно не было никакой разницы между учителем и учеником, отцом и сыном, никакой формальности. У них разница в возрасте всего в десять лет, подумал Воробушек, а они как будто родом из разных столетий.

— Моя музыка… — наконец сказал Воробушек. — Когда я был помладше, я хотел только писать музыку. И ничего кроме. И я по-прежнему именно это и чувствую.

— Я в ваших сочинениях слышу кое-что еще. Слышу пробел между тем, что вы говорите, и тем, чего желаете. Музыка просит большего… Я убежден, что мы одинаковые. — Он обернулся и взглянул Воробушку прямо в глаза. — Учитель, я больше не желаю жить скованно. Я желаю отбросить посредственность. Профессор стал с годами бояться революции. Я ее не боюсь. Я желаю, чтобы пробуждение нашего времени пробудило и меня тоже. Мы не можем просто учиться у западной музыки и искусства, нам нужно также исследовать и критиковать свой повседневный опыт и собственную мысль. Не стоит нам бояться собственных голосов. Настало время говорить то, что мы на самом деле думаем.

Тут подошел автобус, и Воробушек был избавлен от необходимости отвечать.

Первые два дня они провели, собирая музыку в деревнях близ Уханя, и еще два — в самом городе Ухань, считая и день на фабрике цимбал и гонгов. Всякий раз, как Воробушек исподволь упоминал товарища Стеклянный Глаз, ответом на его расспросы была неловкость — но большей частью безразличие. Впрочем, на пятый день, когда они сидели в чайной «Красная опера», к ним подошел незнакомец.

То был небольшой человек лет под семьдесят с большой блестящей головой и полуприкрытыми глазами азартного игрока.

— Товарищи, — сказал он, — мы ехали из Нанкина на одном автобусе. Какая радость встретить вас снова! Скажите, пожалуйста, вы в Ухане надолго?

— Как минимум еще на день и на ночь, — сказал Воробушек.

— Рад это слышать, и кстати говоря, да здравствует Председатель Мао! Да здравствует ни с чем не сравнимая Коммунистическая партия! — В горле у него на этих словах запершило, и он вынужден был прерваться и откашляться. — Прошлым вечером моя малютка племянница сказала мне, что слыхала, мол, в Персиковом садике выступают музыканты из Шанхая, и я сразу понял, что это, должно быть, вы. — Он раскрыл веер, словно выкидной нож. — Жара, правда? Ухань, как говорится, плавильня Юга. — Медленно, с силой помахивая веером, он поведал, как до войны жил в Шанхае и какое-то небольшое время брал у Тань Хуна уроки скрипки. — Кстати говоря, зовут меня Старик Хуан, но обращайтесь ко мне, пожалуйста, «Цзянь»; друзья зовут меня Цзянь. Не то «цзянь», которое «камбала», а то «цзянь», которое как одноглазая однокрылая птица из легенд.

Он пододвинул свой стул к ним поближе и прочувствованно шепнул:

— Прошу вас, расскажите, как там мой дорогой друг Тань Хун. Он еще преподает в Шанхайской консерватории?

Пол-утра они провели за поеданием дынных семечек и бесед о положении дел в музыке.

Цзянь пригласил их остановиться у него.

— Комната у меня скромная, — сказал он, правой рукой обмахивая себе темечко. — Едва ли она подойдет для двух таких прославленных музыкантов, как вы, но в саду хорошая акустика. Услышав вас в автобусе, я понял, что очень давно уже не слыхал, чтобы на эрху играли с таким чувством. И, товарищ Воробушек, позвольте быть с вами откровенным, у меня такое ощущение, что мы с вами уже знакомы. В прошлом году во Дворце культуры Уханя заезжие музыканты давали ваш струнный квартет до-мажор. Великим преуменьшением было бы сказать, что ваши сочинения меня околдовали! Воистину, столь тонкий контрапункт и глубина чувства в наше время необычны. Прошу вас оказать мне честь своим присутствием!

Воробушек принял предложение от имени их обоих.

У Цзяня, отобедав обжигающе острой лапшой, они сидели под зонтичным деревом и курили. Воробушек был благодарен за солнце, гревшее ему макушку и колени, за бледный, но все же крепкий чай и ароматный бисквит, который Цзянь поделил на два больших куска, а себе отщипнул только крошечный ломтик. Мысли Воробушка обратились внутрь, и он сосредоточился на лекции по композиции, которую собирался прочитать о революционном экспрессионизме, «Трактате о гармонии» Шенберга и статье Черепнина о вечной линии народной музыки. «Развитие вариации, — начал бы он с цитаты из Шенберга, — означает, что начинаем мы с основной темы и с нее развиваем дальнейшую идею пьесы. Композиторы, учитывайте беглость, контраст, разнообразие, логику и единство, с одной стороны, и характер, настроение, выразительность — с другой…»