Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

Он следил, как исчезают равнины, уступая высотам побольше и ветрам посуше. Расстилались лоскутные одеяла, открывались термосы, и струйки пара сплетались воедино и завитками уносились в ночное небо. Воробушек спал под защитой звезд и полумесяца, спрятавшись под покрывалом, одним на двоих с Каем, в тепле объятий пианиста.

Они проехали мелкие речушки и однополосные эстакады и в конце концов спустились в средних размеров городок, ничем не отличавшийся от других средних размеров городков. Оба они были с головы до ног в пыли, окрасившей их в одинаковый оттенок красного дерева. Стояло раннее утро. Пока они ждали на бетонной скамье следующего автобуса, Кай рассказывал ему о своей родной деревне под Чанша.

— Мой родной город тут недалеко, всего несколько часов на велосипеде. Но если б вы туда приехали, учитель Воробушек, вы бы решили, что перенеслись в прошлое лет на сто, а то и того больше. Все те же лица появляются раз за разом, возвращаются в каждом поколении. Старый землепашец может переродиться соседским младенцем, богатый землевладелец — арендатором в долговом рабстве. В таких деревнях, как моя, отдельные люди умирают, но поколения и будничная жизнь вечно повторяются по кругу.

Пианист подвинул рюкзак, взглянул на уверенный поток велосипедов и трясущихся грузовиков и на рассевшуюся на скамейке напротив стаю ласточек.

— Но однажды, когда мой отец сам был еще ребенком, — продолжил Кай, — в соседнем городе открылась новая школа. Ее держали три бывших лавочника, которых миссионеры-иезуиты обратили в христианство. Эти трое помадили себе волосы и носили черные сутаны, такие длинные, что землю ими подметали. Они были богобоязненные люди — а еще предприимчивые. Как только приехали в город, выкупили две лавки и переделали их в церковь и в школу. Вместо денег за обучение они просили арендаторов платить им овощами и зерном, трудом — следить за состоянием зданий и собирать урожай, и верой в их бога, который походил на запеленатого в праздничные одежды упитанного младенца из Тяньцзиня на руках у императрицы. Люди младенцем восхищались, потому что он выглядел как веселый божок плодородия. И каждую неделю три священника собирали в церкви верующих и играли на маленьком пианино, которое, по их словам, привезли в Китай итальянцы тридцать лет назад, на корабле, поднявшемся по Янцзы. Но как этот музыкальный инструмент попал от итальянцев к трем священникам, никто не знал. Мой отец, — прибавил Кай, — сам был школьным учителем и возделывал несколько акров земли. Когда я был совсем еще маленький, он отправил меня к священникам, потому что хотел выяснить побольше об этом пианино. Мы вообще-то в каком-то смысле были верующие. Священники давали нам еду, займы, образование и медицину, и в это мы верили всем сердцем. Так что я пошел и учился со всем старанием, — сказал Кай. — Я в классе был не самый умный — но я был чувствителен. Я так отчаянно хотел вырваться из деревни, что мне было жаль даже траву, которая росла в том клятом месте. Я полагал, что все деревни на земле выглядят точно так же, и поэтому фантазировал, как бы мне отправиться далеко-далеко — на Луну или на другую планету. Тем временем три священника ошибочно приняли мое стремление изменить свою жизнь за подлинную веру, сиречь чистую ребяческую тоску по святому. Они приняли меня как своего. Когда мне было шесть, они стали учить меня играть на пианино. Не знаю, как они на самом деле раздобыли все эти инструменты, но на камерный ансамбль там бы хватило. Еще у них была хорошая библиотека. Я научился играть понемножку на всем: на скрипке и на альте, на органе, на флейте, даже на рожке — но всегда возвращался к пианино. Клавиши как будто были частью моего тела. Пианино, думал я, пришло из того внешнего, лучшего мира, с неба — а не из грязи. Практиковался я так безудержно, что пальцы у меня онемели и я даже подушечки себе ссадил. Как бы то ни было, я пел, я зубрил сольфеджио и контрапункт, а священники учили нас, что музыка освободит нас от скорбей нашей жизни, что нам больше не нужно перерождаться крысами, холопами или даже богачами, потому что все мы — часть одного плана, все дети одного Царствия Небесного. Так что, когда пришел Председатель Мао со своей освободительной армией, когда прибыли отряды земельной разверстки, когда помещиков сгоняли вместе и лишали имущества, когда некоторых хоронили заживо, когда крестьян продвигали до партсекретарей, мы были уже подготовлены и согласны принять это новое положение дел. Как сказано у Мэн-цзы, благонамеренный человек не может быть богат. Нам уже рассказали, что мы равны и что врата для нас открыты, а наше дело — лишь выбрать через них пройти. Три священника были убеждены, что коммунизм — провидение Господне. — Кай загадочно улыбнулся. — И все же, хоть я и стал свидетелем великой революции, я все равно чувствовал, что судьба мне — покинуть эту деревню.