Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Я так боюсь, тетя Завиток. Я так боюсь быть одна.

— Обещаю тебе, Ай Мин, со временем станет легче.

Она заснула, а когда она снова проснулась, было уже темно. В ночи кружили голоса Завитка и Большой Матушки.

— А лагерь, из которого сбежал Вэнь…

— А я тебе разве не рассказывала? — сказала Завиток. — Он вернулся туда на него посмотреть, а тот исчез. Целый лагерь поглотила пустыня, как никогда и не было.

— А помнишь…

От того, как Большая Матушка заговорила было и осеклась, у Ай Мин зашлось сердце.

— Дом народного отдыха «Красная гора», — сказала Завиток.

Большая Матушка что-то пробормотала.

— Шанхай во время оккупации, — сказала Завиток. — Зеленая шапочка, которую ты связала Воробушку. Слова «Жасмина». Старая Кошка. Да Вэй и Четвертое Мая. Чжу Ли храпит у нас в хижине и спихивает тебя с кровати.

— Четыре вдовушки, твои соседки.

— Мальчик, который вел слепых музыкантов, рука к локтю, локоть к руке. И мы трое идем через всю страну.

— Столько детей, — сказала Большая Матушка.

Ай Мин услышала, как на стол поставили чашку.

— Вы же вернетесь жить со мной, да? Вы с Вэнем.

— Ты нас захочешь выгнать, да не сможешь, — ответила Завиток.

— Она была хорошей девочкой, — сказала Большая Матушка. — Храброй девочкой.

Завиток напевала обрывок мелодии — кусочек бесконечной сонаты Воробушка. Большая Матушка взяла слова из «Песни холодного дождя» и «Из дальних мест» и присоединилась, запев их под музыку Завитка. Мотивы были из песен и стихов, которые Ай Мин наполовину узнавала, песен, которые пел ей в детстве отец. Гармония была богатой — и вместе с тем надломленной, поскольку обе певицы успели уже так сильно постареть, и они столько всего любили и со стольким простились; и все же музыка и контрапункт к ней — оставались. «Судьбой тебе назначено вернуться, — пела Большая Матушка, — в вихрящейся пыли, неудержимо поднявшись, как туманы на реке».

Ай Мин сидела на постели. И слушала.

Ай Мин везла с собой маленький чемоданчик. В начале пути он был тяжелый и битком набитый, но мало-помалу пустел — по мере путешествия, которое заняло больше трех месяцев.

Пожилая дама, что некогда была переводчицей, встретила ее на киргизской границе и проводила до Стамбула.

Из Стамбула Ай Мин вылетела в Торонто.

В чемодан она положила одну смену одежды, зубную щетку, полотенце, мыло и термос с чаем; фотографию Чжу Ли, Кая и отца; письмо от Ивэнь. Она чувствовала себя Да Вэем, плывущим за океан, контрабандистом с фрагментом шифра. Отцу ее так и не выпало возможности пересечь границу страны.

Я все это сделала для родителей, подумала она, и для себя. Могло ли такое быть, что все в жизни с самого начала предначертано? Этого Ай Мин принять не могла. Я забираю эту запись с собой, подумала она. Я ее храню. Даже если все повторяется, все равно не в точности так же. Вэнь Мечтатель сказал: она могла бы взять имена погибших и спрятать их, одно за другим, в Книге записей, рядом с Четвертым Мая и Да Вэем. Она населит этот вымышленный мир подлинными именами и подлинными деяниями. Они будут жить дальше — опасные, как революционеры, и неуязвимые, как призраки.

В Торонто она дождалась, пока моя мама ей позвонит.

В Ванкувере я протянула руку и взяла у нее чемодан.

Книгу написать просто. А еще проще, если книга уже есть, если ее передавали из рук в руки в разных версиях, перестановках и вариациях. Никому не под силу в одиночку рассказать такую большую историю, и в моей собственной Книге записей, конечно, кое-каких глав не хватает. Жизнь Ай Мин, последние дни моего отца: день за днем, год за годом я пытаюсь увидеть чуть больше. В Шанхае Тофу Лю мне рассказал, что Бах перерабатывал псалмы и народные песни, Малер перерабатывал Ли Бо и Ван Вэя, Воробушек в своих сочинениях цитировал Прокофьева, а другие, как Чжу Ли и как мой отец, посвящали себя интерпретации музыки, которая писалась вовсе не для них. Вся Книга записей утеряна — но кое-какие предметы и сочинения сохранились. В Дуньхуане, где Ай Мин жила у Завитка и Вэня Мечтателя, в пещере, запечатанной около 1000 года нашей эры, нашли сорок тысяч рукописей. В 1900 году, когда землетрясение сдвинуло камни, настоятель храма, хранитель пещер, обнаружил клад — целые башни страниц, что сохранил сухой воздух пустыни. Вперемешку с китайскими молитвами лежали документы на санскрите, на тибетском, на уйгурском, на согдийском, на еврейско-персидском, сирийском и хотаносакском; парфянский отрывок, записанный манихейским письмом, тантрическое наставление, записанное письмом староуйгурским, просроченный счет за верблюда. Баллады, описи, циркуляры и пожертвования. Письмо жены к мужу, которое гласило: «Да я бы лучше за свинью пошла, чем за тебя». Карты звездного неба. Правила настольных игр. Извинения гостя за то, что напился допьяна и дурно себя вел. Стихи в честь любимого осла. Купчая на продажу брата. Вариации на дописанное произведение Воробушка, «Солнце над Народной площадью», звучат по всему Китаю. В торговых центрах, городских парках, частных домах, на персональных компьютерах, в ночных клубах; в наушниках на площади Тяньаньмэнь, в месте, которое китайские архитекторы некогда замышляли как нулевой километр, точку, определяющую все остальные. Быть может, никто не знает, откуда взялась оригинальная запись — или знает, что появилась она, как вирус в интернете. Возможно, рано или поздно имя композитора и вовсе забудется. Математика научила меня тому, что малое может очень быстро превратиться в большое, а еще — тому, что малое никогда не исчезает полностью. Или, другими словами, что деление на ноль равняется бесконечности: ничто из чего-то извлекать можно бесконечное количество раз.