Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Но даже после такого когда-нибудь тебе, может, придется продолжить как-нибудь по-другому.

— Как? — спросила она.

Он не ответил. Взялся за кисть и продолжил писать. Невысокая стопка тетрадей, лежавшая рядом с ним, словно чуть приподнялась, как меха гармошки. Ай Мин изучала фотографию, которую он всегда держал рядом. Чжу Ли держала скрипку так, будто это инструмент, дерево и струны — а не ее мысли и не ее будущее — нуждался в защите. Что, если здесь мне и нужно остаться, задумалась Ай Мин. Что, если я не смогу выжить одна? Она казалась сама себе незнакомкой, словно тело ее было огромным домом, в котором она соизволила посетить лишь одну комнату.

— Как продолжить? — сказал Вэнь. — Твой отец тоже много над этим думал. Много лет он вообще не писал музыки. Председатель Мао дал нам определенный взгляд на мир — так же, как Маркс, Энгельс и Ленин. Все поэты и писатели, и все философы. Они соглашались насчет проблем — но никогда не насчет решений. Шостакович и Бах научили твоего отца слушать по-другому. Я каждый день думаю о твоем отце… Быть может, позже, когда он снова начал писать, он пытался слышать эти разные голоса одновременно со своим, чтобы музыка росла из сломанной музыки, чтобы истины, которые он постиг, не уничтожали мир, но становились его частью. Когда я был один, я часто себя спрашивал — разве можно одной ладонью прикрыть небо? Как можно так жить — и так мало видеть? Ай Мин… Я о стольком жалею. Все мне говорят, до чего ты похожа на Чжу Ли. Никогда не пытайся быть одним и только одним существом, одним цельным человеком. Если тебя любит так много людей — то как ты, если по правде, можешь быть лишь одним-единственным созданием?

Она ничего не поняла.

Вэнь дописал строчку. Глава сорок вторая, в которой Четвертое Мая добирается до края пустыни. Она так сильно постарела… а ее друг Да Вэй давно уже покинул этот мир.

— Дядюшка Вэнь, а как вы думаете, сколько всего есть глав?

— Однажды я задал жене ровно тот же вопрос. Она сказала мне: Вэнь Мечтатель, глупо и самонадеянно полагать, будто у истории есть конец. Возможных концов столько же, сколько и возможных начал.

Ветер пустыни кружил Ай Мин голову. Она привыкла ложиться рано, вставать поздно, дремать после обеда и перед ужином. Всякий раз, открывая глаза, она чувствовала, что голова у нее огромная, руки крошечные, а легкие сплющило. Как-то днем она проснулась и услышала голоса своих трех попечителей и Большой Матушки Нож, которая приехала к ним с юга и умудрилась раздобыть для Ай Мин фальшивые документы. Большая Матушка уже почти ничего не видела, и порой, когда она слишком много думала о Воробушке и о своих сыновьях, из ее зрячего глаза — который тоже теперь слепнул — катились слезы. Ай Мин никогда еще не видела, чтобы ее бабушка скорбела; она нежно утирала ей слезы, и тогда Большая Матушка ворчала: «Кто это там?» — «Я». — «А, ты».

— Итак, допустим, моя внучка перешла киргизскую границу, — говорила Большая Матушка. — А даль- ше что?

— Ты что, издеваешься? Если она дотуда-то доберется, дальше — делать щедрое подношение пресветлой Си-ван-му, повелительнице Запада, — это говорил киномеханик Бан.

— А как насчет того, чтобы устроить ей проезд через Стамбул? Она говорит, что хочет в Канаду.

— В Канаду?

— У Воробушка там есть друг. Музыкант, — Большая Матушка помедлила. — Был друг.

Ай Мин, не моргая, глядела на залитую ярким светом комнату. По правде говоря, будущее внушало ей ужас. Никогда ей не учиться в Пекинском университете, никогда не повторять за Ивэнь, не вступить в Коммунистическую партию и оттуда потом не выйти, не принести цветы на площадь Тяньаньмэнь. Ай Мин сдала письменные вступительные и набрала высокий балл, но когда пришли результаты, сказала матери, что не хочет — не может — остаться. Лин, казалось, была вовсе не удивлена. «Твой отец хотел, чтобы у тебя был выбор», — сказала она. Но что, если все это было ошибкой? Что, если ей просто не хватило смелости? На то, чтобы и дальше жить в Пекине, потребовалась бы смелость. Мать уже уволилась с радиостанции и переехала обратно в Шанхай, к Старой Кошке. Ай Мин боялась, что жизнь, которая вроде бы расстилалась впереди, вдруг замерла и повернула назад. Что она вечно будет нести ее назад.

Она думала, что плачет беззвучно, но в комнату вошла Завиток. Завиток была красива и грациозна, как писаное слово, но всякое слово было легко стереть. Когда-нибудь, подумала Ай Мин, не в силах совладать с потоком чувств, я открою глаза — и никого из вас не будет, а я останусь совсем одна. Завиток погладила ее по голове. Когда двоюродная бабушка смотрела на нее — что она видела? Неужели я правда лишь конструкция? Неужели когда-нибудь кто-то станет конструкцией в форме меня, моей копией?