Мадлен Тьен - Не говори, что у нас ничего нет

— Нет, — сказала она. — У них от этого будут только неприятности.

Но какие еще оставались варианты? Невыносимо было сознавать, что выхода нет. Думай, велел он себе, ты должен мыслить ясно. Его внимание привлекли тетрадь, ручка и чашка возле кровати, и он отодвинул ручку и взял тетрадь. Его трясло. Вид почерка Вэня Мечтателя его неприятно встревожил. Где же Большая Матушка, где Завиток? Только они, а не он и не его отец, знали, как ее защитить. Он презирал себя за слабость.

— Чжу Ли, — сказал он. — Эти беспорядки не вечны. Должно же оно закончиться.

— Бедный мой отец. Что же он почувствует, когда вернется домой и увидит, что со всеми нами случилось?

Он не ответил, и Чжу Ли протянула к нему руку — к тетради.

— Эту я дочитала. Давай продолжим. Семнадцатая глава, твоя любимая, правильно? Вот тут коробка, под кроватью. Мне пришлось ее спрятать от Папаши Лютни.

Он вытащил коробку на кровать. Чжу Ли пригладила волосы руками, точно готовясь к приходу гостя. Она сказала:

— Есть у меня мысль что… может, давным-давно Книгу записей писали про будущее, которое еще тогда не наступило. Вот почему сейчас она нам кажется такой понятной. Будущее наступает. Мы прошли весь этот путь, чтобы с ним встретиться.

— Или, может, — сказал он, — это мы раз за разом возвращаемся в один и тот же момент времени.

— В следующий раз мы встретимся уже в ином месте, правда, Воробушек?

— Да, Чжу Ли.

День переходил в вечер, а Воробушек читал вслух главу, словно листать Книгу записей было все равно что запереть входную дверь и задвинуть засов. А в комнате Да Вэй вот-вот покинет Америку и вернется домой, но перед отъездом композитор по имени Чоу приводит его на репетицию в Карнеги-холле. От центральной фигуры дирижера, Эдгара Вареза, лучами расходится сотня музыкантов, а тем временем в соседнем зале играет другой оркестр, поменьше. Перемежаясь и сталкиваясь, слышимые, но не видимые друг другу, они играют одну и ту же симфонию на барабанах, пожарной сигнализации, обрывках песен, сиренах, вопящей флейте и грохоте и звоне гудков метро. Дьявольская сумятица симфонии прекраснее всего, что Да Вэй когда-либо слышал. Она будто разом и включает его в себя, и торопит в дорогу.

«Да Вэй, ты ни в коем случае не должен ехать обратно, — говорит ему потом Чоу. — Возвращаться уже поздно».

Да Вэй не знает, что на это ответить. Оркестр уже освободил сцену, но музыка стоит, выжидая, точно стая цапель.

«Вот я, — говорит Чоу. — Я покинул Шанхай в самый разгар боев. Японцы за нами гнались, но нам удалось затеряться в толпе… — Лицо его, столь живое при рассказе, посерело. — Солдаты задержали другой отряд, приняли его за нас. Они их собрали и всех перестреляли. Их просто выкосили всех… Понимаешь, как оно все? Жизнь за жизнь. Мне ни за что нельзя возвращаться».

В зале кажется, точно все сотни кресел до единого склонились к ним и прислушиваются.

«Я тебе говорю: наша родина в нас не нуждается. Мы оба с тобой и минь, порченые люди, каковые, к слову сказать, скоро составят большинство населения земного шара».

Когда глава закончилась, Чжу Ли взяла тетрадку в руки и сказала:

— Я никогда не слышала Вареза. Я так мало современной музыки двадцатого века слышала. Я бы так хотела когда-нибудь поехать за границу и послушать то, что слышат они.

Она прибавила, точно до сих пор этого не понимала:

— Да Вэй — тень моего отца. Все эти годы я из-за почерка представляла себе, как будто это он напрямую пишет нам. Мне. Это же никогда не была просто книга, так ведь?.. Воробушек, обещай мне. Не дай Папаше Лютне сжечь тетради.

— Да, Чжу Ли. Обещаю.

А за три тысячи километров оттуда Вэнь Мечтатель как раз прибыл в город Юймэнь, провинция Ганьсу. Со времени своего побега из Цзябангоу он почти уже два года странствовал по северо-западу и перестал быть прежним книжным юношей со стихами в кармане. На четвертом десятке лет, почерневший от солнца и задубевший от ветра, преждевременно постаревший, он стал гибок, и бдителен, и крепок телом. Он крал удостоверения личностей у встречных незнакомцев, таким образом раз в месяц меняя имя; когда возникала нужда, он останавливался заработать деньги или талоны на еду — на мельнице, на полбяном поле или на цементном заводе. С потрепанным чемоданом он исходил пустыню вдоль и поперек, выучившись жить в сухом лунном пейзаже Ганьсу, избегать поимки и питаться одним только воздухом. Однажды на книжном развале в Синьцзяне он отыскал экземпляр шестой главы Книги записей. Он таращился на страницы, боясь, что это ему чудится. Ему мнилось, что Да Вэй, Четвертое Мая и Книга записей — миф, аллегория или же система, вокруг которой сплелись все их жизни. Видя его терзания, сторожившая развал девочка сказала: