Виктор Устьянцев - Премьера

— Позвоните маме, — наказывал Половников, — но не говорите, что у меня перелом, а то она всполошит всю Москву. Скажите, что растянул связки, поваляюсь тут недели две-три. Навещать пусть не приходит, скажите, что в больнице карантин.

— А у нас действительно карантин, — сообщила сестра. — Опять эпидемия гриппа.

Видимо, поэтому Антонину Владимировну, несмотря на уговоры, в отделение не пустили.

Шел уже одиннадцатый час ночи, в отделении были только дежурные врач и сестра, они тотчас отвезли Александра Васильевича в гипсовую и стали вправлять вывих. После четырех уколов Половников почти не чувствовал боли, но врач, нажимая своим мягким животом на стопу, так выворачивал ее, что Александру Васильевичу слышался хруст костей, и он был уверен: врач доломает все остальные. Наконец на ногу до самого паха наложили гипсовую лангетку, врач сказал: «Подсохните пару часов», и они с сестрой ушли.

Постепенно проходил наркоз и возвращалась боль, она становилась все острее, и то ли от этой боли, то ли от холода Александра Васильевича начало трясти. Он лежал в одних трусах на покрытом холодной коричневой клеенкой столе, к тому же из окна сильно дуло, а до висевшего на спинке стула халата было далеко. Александр Васильевич хотел зацепить его стоявшим в углу у изголовья костылем, но до него тоже не дотянулся и чуть не свалился со стола.

К тому времени, когда сестра вернулась за ним, его уже колотило как припадочного. Вдобавок и место ему отвели на узком и неудобном, скошенном в одну сторону диване в коридоре, опять у окна. Накидывая на него второе одеяло, дежурная сестра сказала:

— Вам еще повезло, а некоторые на раскладушках валяются. Все переполнено — гололед!

И верно, весь коридор был заставлен кроватями, топчанами и раскладушками.

— Завтра вас прооперируют и, наверное, положат в палату. Вам и тут повезло: завтра сразу троих выписывают.

Но к утру у него поднялась температура до тридцати восьми, и операцию отменили, назначив уколы. Однако ни к вечеру, ни на другой, ни на третий день температура не спала, вызвали терапевта, тот послушал и определил пневмонию. Снимок подтвердил его диагноз, и Александра Васильевича наконец-то перевели в палату.

Ходячим в седьмой палате оказался только один Костя-гитарист, у него была сломана левая рука, он держал ее на привязи «самолетиком» и ловко управлялся одной правой. Собственно, его и положили сюда для того, чтобы он мог принести и подать кому воды, кому утку, иногда и подмести в палате, ибо из полагающихся на отделение четырех санитарок была только одна.

Остальное население палаты было не просто лежачим, а и тяжелым, все лежали на стяжке и вытяжке по методу Илизарова, в металлических кольцах, прошитые тонкими стальными спицами.

Инспектора ГАИ Александра Дмитриевича Камушкина покалечил пьяный водитель самосвала. Он мчался по улице на бешеной скорости, не обращая внимания на светофоры. Правда, улица была немноголюдной, но впереди — площадь с пешеходными переходами, с трамвайными и троллейбусными остановками.

Александр Дмитриевич вскочил на мотоцикл, настиг самосвал и потребовал немедленно остановиться, но водитель лишь прибавил скорость. А до площади оставалось не более трехсот метров…

Вспрыгнув на подножку самосвала, Камушкин попытался выдернуть ключ зажигания, но водитель ударил его сначала по рукам, потом по лицу и, открыв дверцу, пытался столкнуть с подножки. Однако Александр Дмитриевич все-таки сумел выдернуть ключ, а потом вцепиться в баранку и вывернуть ее, направляя самосвал на толстый ствол растущей на обочине липы, благо прохожих поблизости не было.

Удар получился не лобовой, а скользящий, как раз с левой стороны, Александра Дмитриевича стволом дерева сбросило с подножки прямо под колеса, но самосвал к тому времени уже остановился.

Потом ему рассказали, что при этом дорожном происшествии никто больше не пострадал, даже пьяный водитель отделался легкими порезами о разбитое лобовое стекло и пытался бежать, но его тут же задержали.

А Камушкину раздробило левую руку и ногу. Руку пришлось сразу отрезать, а ногу собрали по косточкам, но она оказалась короче на четырнадцать сантиметров, и сейчас ее вытягивали аппаратом Илизарова. Каждое утро лечащий врач Виктор Степанович, морщась как от собственной боли, подкручивал что-то гаечным ключом, увеличивая растяжку на один миллиметр, после этого неизменно и сочувственно спрашивал: