Франтишек Ставинога - Солнечный день

Начальник жаловского гестапо Герман Биттнер, человек необычайно сложный, как и ефрейтор Вебер, в свое время уверовал в величие новой Германии, с той только разницей, что верил и по сей день. Нацистский рейх из мелкого почтового чиновника и прихлебателя генлейновцев [41] Имеются в виду последователи Конрада Генлейна — основателя и лидера судето-немецкой партии в буржуазной Чехословакии. сделал его начальником одной из самых страшных институций рейха. Он стал владыкой над жизнью и смертью. Следует заметить, что кое-какие неудачи фюрера на фронте в последнее время все же порядком портили ему настроение и вызвали к тому же тяжелую неврастению. Господин Биттнер страдал мучительной бессонницей, головными болями, обостренной чувствительностью к резким звукам. По ночам он закладывал уши ватой, потел, ноги неприятно зудели, мучили сердцебиение и приступы страха. Особенно донимали его головные боли в области мозжечка, жестокие и упорные.

Господин Биттнер, как и положено неврастенику, вообразил, что у него опухоль в мозгу. Головные боли он снимал лошадиной дозой порошков, а страх смерти старался заглушить тем, что убивал других людей. Пока умирают другие, убеждал он себя, ему нечего бояться. Одним словом, господин Биттнер был из тех, кого позднейшие историки нацистских зверств назвали взбесившимися мещанами.

Начальник гестапо Биттнер взглянул из-под очков на задержанного, а поскольку он скучал, то немедленно начал допрос. В отличие от ефрейтора Вебера он неплохо разбирался в людях и быстро уразумел, что к нему привели не красного бандита, а сумасшедшего бродягу. В косноязычной же проповеди неутомимого Святого Франтишека безошибочно распознал элементы чешской речи.

— Болван! — заорал он на изумленного ефрейтора. — Или в вашей дыре больше нечего делать, кроме как гоняться за местными идиотами?! Вон отсюда, не то я вас пришибу! — кричал он, шаря по столу, чем бы запустить в незадачливого охотника за партизанами.

У ефрейтора Вебера давно сложилось свое мнение насчет господ из гестапо, и он не имел ни малейшей охоты задерживаться. Забрав свою небольшую команду и даже не отрапортовав, он исчез с глаз опасного соплеменника. Святого Франтишека оставил на улице на произвол судьбы.

В поезде ефрейтор Вебер, будучи сильно расстроенным, весьма затосковал по утешительному действию шнапса. Возвращаясь с солдатами со станции, он вспомнил, что жандармам приказано нести ночную службу. Образ желанной бутылки самогона преследовал его. Отослав солдат в казарму, он направился к вахмистру Махачу.

Ефрейтор Ганс Иоахим Вебер рывком распахнул дверь и оторопел под дулом автомата Мити Сибиряка. Однако ефрейтор был старый солдат и хотел выжить в войне. Свой автомат он всегда держал в боевой готовности. Мгновенно сообразив, что этот огромный исхудалый человек, точно такой же, как в его кошмарных снах, почему-то не стреляет — причины же ефрейтора не интересовали, — он нажал на спуск и дал по незнакомцу длинную очередь.

Так погиб Дмитрий Михайлович Яшин, рядовой Красной Армии, по прозванию Митя Сибиряк. Сын тайги, отличный солдат и хороший человек.

О смерти Мити Сибиряка и думал Гриша, зарывшись в полусгнившую солому, хотя после ухода старика дал себе слово вспоминать только о хорошем. Сонливость прошла. Он чувствовал, что у него сильный жар — в голове шумело, начало колоть в груди, и кашель мешал заснуть. Вероятно, мгновениями он терял сознание, хотя и старался с этим бороться. Заставлял себя вспоминать о маме, тете Дуняше, отчиме Владимире Осиповиче, о консерватории, Усачевке, о Москве…

Но все время возвращалась назойливая мысль: хороших, честных людей, таких, как этот вот старик, много, но часто верх берет зло, безумное и бессмысленно жестокое. И самое жестокое — смерть Мити Сибиряка, это больнее всего, и ничего уже не изменить… Гриша просто не мог представить, что мертв его единственный друг, настоящий друг, перед этой, проверенной войной, дружбой меркло все остальное в Гришиной короткой жизни. Думать об этом Гриша не мог и поэтому перестал сопротивляться душному мороку, заволакивавшему сознание.

Только теперь, когда все было кончено, ефрейтор Ганс Иоахим Вебер почувствовал внезапную слабость. Поднял стул, машинально поставил его рядом с другим, для чего-то вытер сиденье рукой и, тяжело дыша, уселся. Он настороженно прислушивался. Автомат положил на колени: постепенно он начал воспринимать не только опасность, но подробности окружающего. Над ящиком с опилками согнулся вахмистр Махач — его тяжело рвало.