Доменико Старноне - Фамильный узел

Воскресным летним днем я отвез детей в Рим. Они выглядели довольными. Но эта затея оказалась неудачной. Своего жилья в Риме у меня не было — я не мог себе это позволить, — а с другой стороны, поселить их у Лидии не представлялось возможным. Почему? Назвать конкретные причины, как всегда в таких случаях, было затруднительно. Предположим, Лидия устроила бы нас троих в своей единственной комнате, а Ванда, узнав об этом, усмотрела бы тут намек, что она лишняя; ей словно дают понять: уйди с дороги, ты уже не нужна ни как жена, ни как мать. А поскольку в своем поведении она все чаще руководствовалась жесткой, абстрактной логикой, не признававшей полумер и толкавшей ее на безрассудные поступки, я боялся, как бы она не совершила что-нибудь невообразимое. Но не только это меня беспокоило. Показать детям, как я живу у Лидии, в ее светлой, удобной квартирке, как я с ней завтракаю, обедаю, ужинаю, ложусь в ее постель, — это, на мой взгляд, было бы подлостью. Все равно что сказать Сандро и Анне: видите эту девушку, видите, какая она вежливая, спокойная, видите, как нам с ней хорошо вдвоем; нравится вам, что я здесь живу? Из любви ко мне они согласились бы пожить у Лидии, но прекрасно понимали бы, что, согласившись — особенно если бы Лидия им действительно понравилась, — тем самым предали бы свою любовь к матери. Но и это еще не все. Мне не хотелось, чтобы Лидия видела меня в роли отца. Жить у Лидии с детьми, заполнить пространство ее небольшой квартиры, устраивать беспорядок, проявлять родительскую ответственность и вынуждать Лидию разделять ее со мной, притом что я только недавно осознал (спасибо Ванде!), насколько в моем случае тяжела эта ответственность, — нет, это было неприемлемо. Нельзя было с такой определенностью, без прикрас, показывать ей, что я собой представляю: тридцатишестилетний мужчина, женатый, с двумя детьми, одиннадцати и семи лет. Я и сам не хотел видеть себя таким. Здесь, у Лидии, я был любовником, лишенным предрассудков, который, освободившись от прежних уз, вовсе не жаждет сковать себя новыми. Я положил начало новой форме отношений между мужчиной и женщиной, и мне не подобало тащить в дом к молодой женщине, полной надежд, наследие своего безотрадного прошлого.

Мы поселились у одного из моих друзей. Я не имел никакого опыта по уходу за детьми, а потому поручил Сандро и Анну заботам хозяйки дома. И она, и ее муж были на моей стороне. Они поддерживали меня. Мы — счастливая пара, пять лет состоим в официальном браке, говорили они, но мы понимаем, что человек не может и не должен подавлять свои желания, ты правильно сделал, что отдался страсти, и хватит терзаться чувством вины. Однажды вечером, когда дети спали, эти двое устроили мне форменную головомойку за то, что я никогда не говорю плохо о своей жене.

— А почему я должен говорить о ней плохо? — спросил я.

— Потому что она зарвалась, так себя не ведут, — ответил мой друг.

— Я причиняю ей много боли, и она реагирует, как получается.

— Очень уж несимпатично у нее получается! — воскликнула жена.

— Трудно вызывать симпатию, когда страдаешь.

— Другим это удается, ведь в некоторых случаях главное — соблюсти приличия.

— Наверно, среди твоих знакомых никто не страдает так, как Ванда.

Я искренне защищал ее, однако они оставались при своем мнении: из нас двоих именно я вызываю наибольшую симпатию и соблюдаю приличия. В итоге, когда Сандро и Анна легли спать, я, убедившись, что они заснули, оставил их на попечении друзей и побежал к Лидии. С самого начала нашей связи каждый час, проведенный с ней, изумлял и восхищал меня. Бедность, к которой я привык, живя с Вандой, осталась где-то далеко. Лидия с детства привыкла к обеспеченной жизни, это проявлялось у нее во всем. Она любила удобства и удовольствия, с радостью тратила деньги, когда надо было принять меня, и, хотя у нее их было не так много, помогала мне, когда у меня бывали затруднения, и в сложившейся у нас сложной ситуации не испытывала ни малейшего страха за будущее. Я был счастлив, когда она открыла мне дверь и пригласила за стол, на котором был сервирован роскошный поздний ужин, я был несчастен, когда на рассвете должен был покинуть ее постель. В половине шестого утра я вернулся к детям, надеясь, что ночью они крепко спали. Не в состоянии заснуть, долго расхаживал по комнате, остро ощущая свою вину. Часто я присаживался на кровать к Сандро и Анне, подолгу смотрел на них, стараясь почувствовать, что они неотделимы от меня, что они — моя плоть и кровь. Часа через два я разбудил их, подождал, когда они умоются и позавтракают, а затем, поскольку у моего друга и его жены были свои дела, взял детей с собой на работу.