Доменико Старноне - Фамильный узел

В такие минуты плотная ткань моей жизни — совещания, борьба с конкурентами, постоянное напряжение, маленькие поражения, маленькие победы, рабочие поездки, поцелуи и объятия вечером, ночью и утром: идеальное противоядие от ненужных воспоминаний и угрызений совести — словно бы теряла упругость. Отцы, которые играли с детьми, разъясняли им какие-нибудь важные вопросы в вагоне поезда или в автобусе, которые, рискуя получить инфаркт, бежали за велосипедом сына, придерживая седло и крича: «Крути педали!» — эти отцы указали мне выход. Ванда и дети, давно забытые, снова возникли передо мной и напомнили, что в прежние времена и я занимался тем же самым. Однажды, очень холодным зимним утром, когда я чувствовал себя особенно подавленным, я увидел на виа Национале истощенную, растрепанную женщину, которая тащила за собой двух детей, мальчика и девочку: дети были очень рассержены и ругались друг с другом. Мальчику на вид было лет десять, девочке — лет пять. Я долго смотрел на них. Они толкали, оскорбляли друг друга, мать кричала на них. Мать была одета в старомодное пальто, дети были в стоптанных ботинках. Я подумал: это моя семья, которая возвращается из забвения, и вдруг увидел чье-то пустующее место рядом с ними, мое место, и сказал себе, что именно эта пустота довела их до такого состояния.

В тот день я написал письмо Ванде. Она ответила мне через две недели, когда моя теперешняя жизнь опять отодвинула ее и детей на задний план, когда я справился с хандрой и отогнал от себя мрачные мысли. Письмо Ванды заставило меня нервничать. «Ты пишешь, что тебе нужно как-то восстановить отношения с детьми. Прошло уже четыре года, говоришь ты, и пора рассмотреть этот вопрос спокойно и беспристрастно. А разве осталось еще что-то, что можно рассмотреть? Разве ты не дал недвусмысленно понять, насколько тебе нужны дети, когда ушел от нас, украв нашу жизнь, когда бросил нас, потому что не вынес груза ответственности за семью? Но как бы то ни было, я прочла им твое письмо, и они решили встретиться с тобой. Хочу напомнить, на случай, если ты забыл: Сандро сейчас тринадцать лет, Анне — девять. Их терзают растерянность, тревога, страх. Не надо ухудшать их состояние». И я неохотно отправился на встречу с детьми.

Ироническое напоминание Ванды — «Сандро сейчас тринадцать лет, Анне — девять» — подготовило меня к тому, что дети окажутся не совсем такими, какими я их помнил. Но Сандро и Анна просто стали другими: я смотрел на них и не узнавал, а они смотрели на меня как на незнакомца.

Я повел их в бар, заказал много вкусной еды и напитков. Попытался завязать с ними беседу, но в итоге стал говорить о себе. Они ни разу не назвали меня папой, а я, волнуясь, снова и снова произносил их имена. Я боялся, что воспоминания обо мне связаны у них только с катастрофой, случившейся в их жизни, со страданиями, которые они из-за меня перенесли. Поэтому я попытался создать у них представление о себе как о человеке солидном, с покладистым характером, с работой, которой можно будет похвастаться перед одноклассниками. По их внимательным взглядам, иногда улыбкам (Анна даже один раз весело рассмеялась) я сделал вывод, что мне удалось расположить их к себе. Я надеялся, что они начнут задавать мне вопросы, захотят, например, узнать, что им нужно будет сделать, если они захотят пойти по моим стопам. Но Сандро не сказал ничего, а Анна спросила, указывая на брата:

— Правда, что это ты научил его завязывать шнурки?

Я растерялся. Я научил Сандро завязывать шнурки? Я совершенно не помнил об этом. И тут, без всякой видимой причины, я вдруг перестал удивляться, что они кажутся мне чужими, отчужденность присутствовала в наших отношениях с самого начала. Пока я жил с ними, я производил впечатление рассеянного, вечно занятого отца, которому достаточно было узнавать их в лицо, но не было нужды узнать по-настоящему. А сейчас, когда я хотел им понравиться, мне нужно было знать о них все, я смотрел на них с преувеличенным вниманием — как смотрят на чужих, — стараясь уловить все детали, чтобы узнать о них все за несколько минут. Отвечая Анне, я солгал: думаю, да, ведь я научил его очень многим вещам, наверно, научил и шнурки завязывать. Тут Сандро пробормотал: никто не завязывает шнурки так, как я. А Анна сказала: он завязывает их очень смешно, не думаю, что ты тоже их так завязываешь.

Я заставил себя улыбнуться, придал лицу выражение такого добродушия, на какое только был способен. Я завязываю шнурки точно так же, как это делают все, если Сандро, как утверждают они с сестрой, делает это как-то особенно, значит, он еще в детстве перенял эту привычку у кого-то другого. Он уверен, озабоченно подумал я, что этот особый способ завязывания шнурков — единственная реальная связь, сохранившаяся между ним и мной, а теперь он может узнать, что ошибся. Что же мне делать?