Елена Блонди - Прогулка [СИ]

«Если мне станет совсем-совсем ужасно», думала Кира, стоя на границе спальни, полной кошмара, и ночи, полной томного летнего тепла, «совсем плохо… я, наверное, смогу…»

Ей так хотелось утешить себя этой мыслью. Она глянула вниз, ступая босой ногой на прохладный кафель.

Оба были там. Жорик плавал, вскидывая над нежной водой мощное молодое тело, молча, без возгласов и фырканья. Вовчик полулежал в шезлонге, в брюках и в наброшенной рубахе. Крутил в руках маленький радиоприемник, прикладывая к уху. Киру увидел тут же. Осклабясь, помахал рукой, хлопнул себя по животу, напоминая.

Кира отвернулась и ушла в темноту, откуда на нее смотрели блики и плоскости. Снова прошла мимо сидящей Киры и села на край широкой постели. Легла, ища простыню — укрыться. Но храпящий Миша подмял ее под себя, и Кира свернулась клубком — темная на смутно-белом.

«Тогда я подумала — о маме»…

Этого было нельзя: кинуться вниз, в попытке расшибиться о каменный пол рядом с голубой водой. Или прыгнуть в нее, и попробовать утонуть. Нельзя. Из-за мамы. А еще из-за отца, хотя он уже не появлялся почти.

И новые воспоминания взрослой Киры встали рядом с этими. Прекрасная Катя, у которой уже все хорошо, она прошла через собственную смерть, такая еще более прекрасная, такая безмятежная, почти уже не человек, новое существо с новыми целями и радостями. А на берегу остался ее отец, и именно ему, любящему неправильно, с ошибками, не дано было покоя так долго, в жизни, которую ему пришлось дожить, и после нее. Пока не появилась Кира, влезла в чужие жизни и смерти, желая помирить и улучшить. Чужую беду руками развести, ехидно шепнул тихий голосок в голове, но заткнулся под суровым взглядом Киры. Да, влезла. Хотела. Уж такая я. Такие мои грабли. Но до того показано было мне — почему нельзя кинуться в смерть. Чтобы, вспоминая, я не упрекала маленькую себя за неоправданное долготерпение. За подчинение и послушание. Там, где, казалось бы, есть простой выход для непокоренной, и глядишь, легенду сложат…

Я и не собиралась себя упрекать, строптиво возразила сама себе Кира, а в голове быстро пролистывались события ее жизни, которые она могла отменить, прыжком на бетонный пол. Мама с цветами на выпускном. Поездка к отцу, и какой замшевый нос был у низенького оленя. Горячие ночи с Сашкой и совсем маленькая Светильда, орет басом, сжимая кулачки, а Кира сердито смеется, стесняясь своих слез над ней.

Не собиралась!

Ой ли? Снова съехидничал голосок, развертывая воспоминания дальше.

Потому что на третий, или на четвертый день пришло наслаждение. То самое, обещанное Мичи и уже испытанное с ним, но сильнее. Во много раз сильнее.

Кира тогда растерялась. Стиснула зубы, сжимая кулаки поверх спины то ли Жорика, то ли Вовчика, молясь, чтоб никто из троих не заметил, как сладкой судорогой скручивается тело, и пальцы на ногах поджимаются, скрючиваясь. Но по ногам прошла длинная дрожь, кинулась в спину, выгибая позвоночник. И, застонав, Кира закричала, в полный голос, отпихивая мужчину и отворачивая мокрое от слез лицо.

— Ай, молодца, — тонким голосом запричитал Миша, поднимаясь с кресла, — ай, славная девочка, сладкая наша. Ну, давай, давай, Жорка! Переверни!

— Не надо! — она плакала, напрочь перепуганная тем, что ощущения взяли ее, такие мощные, торжествующие. Утопили в себе, вздернули, будто вывернув наизнанку, и теперь отступали, как отступает вода, оставляя на берегу всякий хлам, в огромной волне неразличаемый.

— Надо-надо! Как это не надо, — смеялся Миша.

А ей казалось, кожу сняли, и не три пары рук, а сразу десятки гуляют по дрожащим открытым нервам, чтоб умерла прямо сейчас. От сладкого отвращения, в котором она захлебывалась, как в грязной воде.

Он допустил ошибку. Старый жирный козел, с ненавистью подумала о прошлом Кира, сжимая подлокотники потными ладонями. Ошибку. Если бы тогда они дали ей отдохнуть, а через малое время снова занялись ее телом, то всего несколько дней понадобилось бы. Чтоб вылепить из перепуганной Киры новую королеву. Королеву меняющихся мужских тел, поз и способов. Постельную королеву, которая царит на территориях смятых простыней и раскиданных подушек. А еще — на всех диванах, на плоскостях столов, на мужских коленях тех, кто устроился в креслах, на полу большого балкона, у перил его, на виду летней ночи и яркой чередой идущих дней.

Наверное, чтоб узнать все это, я и пристала к дедушке-соседу, которого мучают голоса из пустого заброшенного дома. Который когда-то любил Полину, потом уехал, вернулся и ступил на эти же территории, гостем пьяного Кольки Лямова. Попользоваться королевой продавленного дивана и вонючих окурков. Кто-то или что-то привело меня ночью в чужую судьбу. Показать, какими бывают территории. Если уходишь в них чересчур глубоко.