Елена Блонди: Прогулка [СИ]

Сначала тут было очень длинное предисловие, я его убрала, оставив только последнюю фразу эпиграфом к роману. И еще я подумала, кроме деления на главы, пусть остается датировка написания самого текста.

Кира жила одна и ей это нравилось. Утром, просыпаясь и глядя в потолок, исполосованный спрятанным за бежевыми шторами солнцем, она проверяла, нет ли того самого одиночества, о котором писали и предупреждали, вот набежит и схватит, и не к кому голову приклонить, прижаться, жалуясь и набираясь сил. Стряхивая легкое одеяло с ног, вытягивала, напрягая до сладкой боли в пальцах. Одну, потом другую. Потягивалась, раскидывая руки на всю широкую кровать, и зевая, вкусно, во весь рот, снова убеждалась — нет его. Да и какое одиночество может быть теперь, если любой диалог на расстоянии этой самой вытянутой руки, под теплой крышкой чутко спящего ноутбука. И не просто легкие слова ни о чем, абы с кем. А — хорошие, настоящие, разговор с друзьями, проверенными временем. Некоторых она никогда не встречала вживую, но разве человек становится хуже от того, что отвечает на утреннее «привет, ты там как?» тоже не одеваясь, а может быть, еще не ложась.

А если не хочется поутру говорить свои приветы, она может их и не говорить, ведь так? Возможно, когда-нибудь, позже, а может быть, совсем скоро, все поменяется, думала Кира, не открывая ноут, потому что не хотелось сегодня даже виртуальных бесед. Не юная глупая дурочка, полагать что-то устоявшееся в жизни — вечным. И перемены нужно будет принять, если они неизбежны. Без жалоб и испорченного настроения.

А пока я буду жить так, думала Кира, наклоняясь над раковиной и подставляя руки воде, и мне это очень нравится. Тем более, Кларисса и Клавдий, два ее кота КК, это дочка так спрашивает, когда болтают по телефону:

— Привет, К, как там твои КК?

— Случайно вышло, — смеялась Кира, тормоша Клавдия, который, улегшись на ее щиколотки, выворачивал мохнатое лицо, топыря угольные усы, — знаешь ведь, случайно, а дразнишь.

Дочка Светлана смеялась в ответ, быстро пересказывала какие-то свои столичные новости и прощалась, передавая приветы от вечно занятого мужа Димочки и крошечного пуделя Абрикосика. Светлане недавно исполнилось двадцать пять, Димочке скоро тридцать, но детей они не планировали (планировать человека, мимоходом, но уже редко, поражалась Кира) в ближайшие лет пять, а то и восемь, так что в свои неполные сорок пять Кира оставалась просто современной, спортивной и быстрой молодой женщиной в джинсах и кроссовках, а не превращалась в даму с коляской, у которой станут спрашивать «это ваш младшенький?», и на честный ответ отвешивать обычные ритуальные комплименты «ах, какая молодая бабушка!»

Все это она уже проходила, сначала таская за руку маленькую Светку («а сестричку как зовут, ах, дочка, ну надо же, а я думал…»), потом гуляя рядом с угловато-изящной Светильдой-подростком — в одинаковых шортах, с одинаково висящими на груди проводками наушников.

— Как ты тут будешь, без меня? — горестно спрашивала Светлана, стоя под вычурным фонарем на вокзале. Поезд уходил за час до полуночи, в желтом окне маячил и кивал на каждый взгляд Киры свежеиспеченный муж Димочка, вернее, получается — зять, зятек.

И обижалась тут же:

— Ты чего смеешься? Да ну тебя, мам.

— Прости. Я подумала. Димка теперь мне зять. А я значит, злобная ему теща? Тещенька.

Слово прокатывалось по языку пыльной щеткой, и сразу хотелось отплеваться, будто лизнула сухую тряпку после уборки.

— Фу ты. Я тут вся в трагедии, — Светка надувала розовую, карамельно блестящую губу и, не выдержав, тоже смеялась, — вот пожалуюсь бабушке, какая ты черствая. Ой, мам. Пора уже.

Кира тогда поцеловала теплые щеки, такие молодые, подумала мельком, вот уж Димочка, получает телесных радостей, и дальше думать не стала, без всякого усилия. Заторопилась, поправляя дочке стриженую по моде челку.

— Иди. Нормально все. У бабушки не торчите долго, а то муж тебя бросит, через неделю после свадьбы. Приеду. Конечно. Но лучше вы ко мне.