Игорь Родин - Сын Эреба

— Сбежал, значит, он от тебя за край бытия?

— Как крыса с корабля. Ладно, Бог ему теперь судья. Горит в Аду, бедолага. Туда и дорога самоубийцам. И не крещёный он. Не встретимся мы, так как не венчаны, да и он в преисподней, а я, надеюсь, в Рай попаду за все мои мытарства, страстотерпие, лишения и тяготы. Отмолила я грехи свои многократно. Любовь теперь в моём сердце живёт. Одна. Не к кому-то из людей. К Богу. Настоящая и единственно верная. А по вере и награда. Отец небесный всё видит, всё чувствует. Не зря я к нему обратила себя. Всю жизнь, как во сне, как в тумане вокруг да около ходила, слепая, да вот наставил он меня на путь истинный. Пошла я после похорон к батюшке в церковь, спросить, как там у них с самоубийцами? Можно ли им свечки за упокой ставить и всё такое. А батюшка наш таким добрым оказался. Всё мне объяснил, всё подсказал. Насоветовал в церковь приходить. Я ж сама крещёная была, да только всю жизнь от других это скрывала. А он мне как глаза открыл. Показал мир настоящий, без лукавого и его происков, без грязи этой всей мирской, без стяжательства и греха. С тех пор я другая стала. Нет в моём сердце обиды на мир этот несправедливый, нет желаний пагубных. Нет стяжательства и злобы. А есть понимание. И по мере новой я теперь меряю. Кто с Богом, тому по пути со мной, кто против, тот мимо пусть проходит, по разным дорогам мы идём, в разные стороны. И хоть любить ближнего надо, как себя самого, и щеку другую подставлять, когда по первой хлещут, но по делам им будет и воздаяние. На Бога надейся, а сам не плошай. Какою мерою мне меряют, такой и я отмеряю в ответ, как Иисус говорил.

— Он это говорил про совокупность поступков человеческих, как нечто общее, за которое на финальном прецеденте в виде Страшного Суда и будет вынесено окончательное решение, как итог, как умозрительные весы с двумя чашками, на одной из которых дела добрые, а на второй злые.

— Ишь ты, прорезался, умник! И откуда же ты такое понимаешь, если даже креста на тебе нет?

— Книжки читаю, — невинно отмахнулся шофёр.

— Не те книжки ты читаешь, коли так прямо с плеча рубишь. Понимать надо всё не буквально, а образно. Умные книжки написаны не в едином смысле. И даже не в двойном. Там три, а то и пять их разных. Прямой, духовный, образный, подспудный, скрытый, да мало ли? Это мне сам батюшка по секрету рассказал. Так церковь прихожан учит по канону единому, а есть ещё и своя голова, чтобы подумать. Надо всегда развивать свою фантазию, налагать то, что прямо написано, на лекала разные, от ситуации…

— Натягивать сову на глобус?

— Иди ты к чёрту!

— Прости, ради Христа, бабуля! Не сдержался я! Пошутить люблю, хлебом не корми! Давай мы пока эти вопросы теософские оставим в покое. У тебя гораздо занятнее получается про собственные приключения расписывать. Талант у тебя, бабка, пропадает! Тебе бы мемуары надо было написать!

— Мои мемуары у меня все тут, — старуха постучала себя кривым пальцем с жёлтым неровным ногтем по центру лба. — Никому о том особо знать не надо. А тебе я тут разоткровенничалась, потому как вижу тебя первый и последний раз. А по морде твоей хитрой вижу, что ты хоть и зубоскал, болтать зря не будешь, потому как не любишь. Верить тебе можно, нет от тебя ауры тёмной, не чувствую я этого, хоть и давно уже умею ощущать такие флюиды людские. Опять же, не соврал ты насчёт облегчения страдания моего. Но одно дело просто так потрепаться, лясы поточить, а другое, — что-то официально и письменно фиксировать.

— Забудь. Я тоже это так, ляпнул, чтобы воздух потрясти.

— Смотри лучше, в столб какой меня не ляпни, — сменила гнев на милость старуха.

Попетляв, «Ока» выбралась на тракт, а небо перегородило огромное облако, смазав буйство яркости цветов и оттенков в пастельную гамму тонов.

— Так что там дальше с тобой было?

— Что? А ничего. Незаметно, вон, старость подкатила. Мужики все закончились, да и не нужны они мне теперь. А родственники… И так-то они меня не очень жаловали, смотрели всю жизнь, как на мешок с подарками. А теперь и подавно все отвернулись. Кому я теперь нужна — старуха? Дети выросли, у них свои семьи, хоть и бестолковые. У дочки муж крученый какой-то, бедовый. Вечно авантюры затевает. Хорошо бы, коли в прибыль, а то так, раз на раз. То прогорит, то еле ноги уносит. Перебиваются с хлеба на воду. А сын, тот тоже, без царя в голове. С жёнами то сходился, то разводился, трое их у него было. Детей наклепал, теперь весь в алиментах, как ёж в колючках. И всё по разным бабам бегает, определиться не может. Дома кушать нечего, а он последнее на очередную шалаву спускает. И потом все ко мне бегут, займи, мать, до получки. Ага, как же! Отдадут они! Держи карман. Знаем мы таких умных. И внучата такие же. Все только в карман мне смотрят. Баба, подари то, баба, купи это. Материалисты и снобы, будь они не ладны. Все родственники, что остались ещё, свои капиталы профукали, так теперь только и звонят, чтоб прощупать, не в хорошем ли я расположении духа, чтоб потом под этим соусом денег попросить или вещей каких. Плюнула я на них, да завела себе собачку. Маленького такого щеночка болонки. В приюте зверином одном взяла богоугодном. Выросла она, любит меня, не за подарки и еду, а просто так. Вот как положено любить. Как Бог прописал. Не за гостинцы и блага, а потому что есть я на свете. И понимаю я теперь, что только она, Дуся моя, меня не предаст и не разлюбит, не бросит и в душу не наплюёт. Только ей и доверяю. Скажешь, глупо? Или неправильно? Так оглядись вокруг, что на белом свете творится!