Роза Хуснутдинова - Как прекрасно светит сегодня луна

— Пап, трещина! — вдруг сказала Нигора, на секунду отвлекшись от зрелища и указывая пальцем на оконное стекло.

Трещина здесь появилась два года назад — мальчишка из третьей квартиры ударил мячом. Но тогда трещина лишь наметилась, дальше не расползаясь, а сейчас она увеличивалась прямо на глазах…

— Принеси быстро лейкопластырь! — сказал Рустам.

Нигора побежала в ванную, комнату и принесла из аптечки кружок лейкопластыря. И ножницы.

Молниеносным движением, как фокусник, Рустам отрезал кусок белой ленты и ловко заклеил ею трещину. Потом поднял голову, оглядел потолок. На потолке трещин не было, но он слегка вибрировал, как при слабом землетрясении, и слышался какой-то неясный гул…

Из спальни наконец появилась проснувшаяся, потягивающаяся Фарида в старом узбекском платье из натурального шелка, превращенном ею в ночную рубашку.

— Уже проснулись, мои дорогие? — пропела она своим мелодичным татарским голосом. — Еще не завтракали, мои красавицы? — И обняла обеих дочерей пухлыми белыми ручками.

— Мам, ты опять обниматься! — высвободилась из объятий Нигора. — Ты лучше посмотри туда!

Фарида с изумлением смотрела в окно.

— Моя книга! Напечатанная! — ахнула она. — Десять лет лежала в издательстве — и пожалуйста! И как прекрасно оформлена!

— Мам, можно, я выйду на минуточку, выкупаюсь и на сапоги итальянские посмотрю? — спросила Нигора. — И на твою книжку?

— Нет, доча, подожди, — пробормотала Фарида. — Я ничего не понимаю… По-моему, это та самая шуба, за которой я стояла зимой полдня!.. А вон маслины! Боже мой! Десять лет не видела в Ташкенте маслин! Нет, Нигора, никуда не выходи, я сейчас…

И Фарида, благоухая французскими духами, — сестра прислала недавно из Коканда, богатый город Коканд, в нем есть все! — резво засеменила в глубь квартиры. Нигора, Саёра и Рустам двинулись за ней. В прихожей Фарида приподняла выцветшее, полинявшее, но все равно очень красивое сюзане, присланное ко дню свадьбы родственниками Рустама из кишлака под Ленинабадом. Сюзане закрывало вход в кладовку, заставленную банками с вареньями и всяким хламом, — подошла к окошку, заклеенному пожелтевшими газетами, и осторожно отлепила краешек бумаги. Прильнула к отверстию, посмотрела, кивнула:

— Так я и знала! Сами смотрите!

Все по очереди прильнули к окошечку, посмотрели.

В это отверстие был видел все тот же пустырь, по-прежнему голый, без травиночки, без людей. Лишь в отдалении пас своих тощих овечек старик Тахир из глинобитного домика рядом с заброшенным кладбищем да сидела в пыли полуслепая старушка Зухра из пятой квартиры и что-то напевала, высыпая мусор из пластмассового ведерка прямо на землю.

— Из дома не выходить! — сказал Рустам. — Рис у нас есть, мука, сахар есть, воду не отключили! Нигора, ставь чайник!

Через полчаса после легкого завтрака (хлеб с маслом, чай с сахаром) разошлись по комнатам.

Рустам расположился в большой комнате. Разложив перед собой конспекты и тетради, стал расхаживать вдоль стен, громко, как в институтской аудитории, читая лекцию на тему: «Использование компьютерной техники в космической медицине».

Мама уединилась в спальне. Полулежа на тахте, мурлыча и напевая, принялась переводить на русский язык классика узбекской литературы советского периода.

Нигора и Саёра ушли в свою комнату, сели за два одинаковых письменных стола — над ними горными хребтами нависали книжные полки, и принялись за методическое чтение русской, европейской и мировой литературы. Потому что в любом случае надо выйти отсюда образованными людьми, напутствовала их мама, провожая в эту комнату, библиотека у нас не маленькая, мы ее с папой всю жизнь собирали, так что вам хватит надолго, может, на всю вашу оставшуюся жизнь…

Но Нигора и Саёра с ней не согласились. Мы выберемся отсюда, очень скоро, заверили они, любым путем!

Памяти Ракии и Касимбека Касымбековых

Наконец родственники разошлись. Последние из гостей — старушки-соседки — произнесли тихими голосами слова молитвы, провели сморщенными ладонями по своим глиняным лицам в знак окончания поминальной трапезы и поднялись. Жена дяди, неулыбчивая Рыскал, проводила их до двери. Потом убрала еду, стряхнула на крыльце скатерть, сложила ее в цветной жестяной сундучок Ракии. Потом, стоя посреди комнаты, не глядя на Кано, тусклым голосом сказала, что половину сада пришлось отдать соседу в уплату долга, 700 рублей — эти деньги Ракия посылала Кано в Москву, наверное, он получал, помнит, лошадь и ишака завтра заберет дядя, чтобы они не подохли с голоду, а дом… Если Кано надумает продавать дом, пусть скажет дяде, покупатели найдутся… И неулыбчивая Рыскал, не сказав больше ни слова, сунув ноги в новых мягких ичигах в старые галошки Ракии, стоявшие на крыльце, прошаркала ими по двору и ушла.