Себастьян Фолкс - Энглби

«Рыжий мужчина: поиски активизируются!» — гласил плакат в витрине книжного магазина «Боуэс & Боуэс».

«Мистер и миссис Аркланд убиты горем»… «Миссис Аркланд на грани самоубийства, она находится под надзором врачей» — уверяла «Дейли миррор». Сегодня «Сан» поместила фото Джен в бикини. «Дейли экспресс» опубликовала материал под заголовком «Тайная жизнь пропавшей отличницы», где привела «на условиях анонимности» откровения двух первокурсников, одного из Кингз-, другого из Даунинг-колледжа, о том, что у них в разное время «был секс» с Дженнифер, причем она оказалась «страстной и раскрепощенной» (Кингз-колледж) с «потрясающим телом» (Даунинг). Далее следовала ссылка на статью Джин Рук «Беспорядочный секс: студентов накрыла эпидемия» на с. 22.

Трансформация Дженнифер в совсем другого человека продолжалась.

С утра инспектор Пек созвал пресс-конференцию, чтобы сообщить о звонке в участок, к которому они отнеслись «со всей серьезностью», поскольку «информация, поступившая от неизвестного, свидетельствует о его близком знакомстве с Дженнифер. „Мы надеемся, что этот человек сможет существенно помочь следствию“».

К сожалению, звонивший повесил трубку раньше, чем удалось определить, откуда произведен звонок. У него был сильный норфолкский акцент.

«Рыжий родом из Нориджа?» — тем же днем вопросил анонс вечерней газеты в витрине напротив галереи «Бродс-веллс-Корт».

А постер в витрине книжного магазина «В. Х. Смит» обещал: «Дженни: больше подробностей в конце недели в „Санди таймс“».

Мне пришлось идти к врачу. Постоянно болит голова. Самочувствие паршивое. Не могу ничем заниматься, невозможно сосредоточиться.

Приемная у доктора Воэна — на Кингз-парейд, неподалеку от ресторана «Медный чайник». В холле на стенах развешаны весла с названиями колледжей — видимо, трофеи с лодок, которые он протаранил или потопил, даже не знаю.

Знаменит Воэн тем, что у него на руках скончался самый известный университетский философ. Странная слава для врача: ладно бы оживил или откачал…

Ждать мне пришлось долго, наконец регистраторша сказала, что я могу войти. Видимо, Воэн окончил тот же медвуз, что и мой чатфилдский Бенбоу. Во всяком случае, подход к больному у них был примерно одинаковый. Полагаю, подходить к серьезно больным они вообще избегали, разве только чтобы засвидетельствовать смерть.

Однажды я попросил Воэна выписать снотворное, он в ответ посоветовал мне делать утреннюю зарядку. Тогда-то я и начал захаживать в «Кречет» к Алану Гринингу с его чемоданчиком.

Как-то в Чатфилде один парень, Пэдди, пожаловался Бенбоу, что все время думает о мальчиках и опасается, вдруг он гей. Вместо того чтобы отправить Пэдди к психотерапевту, Бенбоу велел ему, как только одолеют грязные мысли, идти играть в сквош. Это не помогло. (Правда, говорят, на втором курсе он попал в сборную Оксфорда по сквошу.)

Воэн велел сесть, сердито посмотрел на меня:

— Как болит? Где именно?

По-моему, он решил, что я все выдумываю.

— Здесь… и здесь, и еще тут. Сильно болит.

Он посветил фонариком в глаза, в уши, спросил, как работает кишечник.

— Давно были у окулиста? Мастурбируете? Употребляете алкоголь?

— Мне кажется, это из-за того, что я очень переживаю за одну свою знакомую.

— Встаньте. Освещение в комнате нормальное?

— А можно рецепт на обезболивающее?

— Никаких рецептов. Купите аспирин за свой счет, это пожалуйста. Пива не пейте. Все, можете идти.

Но мне по-прежнему было плохо. То ли слабость, то ли апатия. И боль. А еще чувство, что это все моя вина. Как в детстве из-за стариков в приюте. Будто все это на моей совести.

Я начал снова мотаться по деревням, как прежде, до встречи с Джен. Выруливал на своем «Моррисе-1100» с парковки и просто ехал. Гранчестер. Большой Уилбрэм. Малый Уилбрэм. Верхний Предел. Средний Класс. Нижний Мир. Сколько бы я ни пил и ни курил, боль в висках не унималась.

Пока темно-янтарная струя пива с шипением наполняет цилиндрический бокал, я нетерпеливо срываю целлофан с серебристой пачки сигарет «Собрание Вирджиния».

И, усевшись у барной стойки, пью, курю и то и дело почему-то вспоминаю отца. Думаю, каково это, когда ты умер.

Когда его не стало, я особо не переживал. Не плакал, хотя мама и Джули плакали беспрерывно. Я его не очень любил, так что особо и не грустил. Возможно, что-то со мной не так.

Почувствовал я только, что папина смерть — это издевка над всей его жизнью. Над фотографиями, над планами, над «будущим» — всем, чем они с мамой жили. Все — иллюзии. Вот черно-белая фотография, молодые родители с надеждой глядят в будущее. Ну и какой во всем этом смысл, если впереди такой жестокий и пошлый финал? При мысли о его жизни, о его замыслах я испытываю… неловкость. Мне неудобно, что отец мог так глупо обманываться.