Елена Четвертушкина - Нетленка

Я беспечно щелкала клювом, как глухарь на току, и конечно же не заметила, что всё это время Габи очень внимательно и профессионально за мной наблюдает. И абсолютно не поняла, с чего это он вдруг резко наклонился ко мне, заглянул в глаза неожиданно потяжелевшим взглядом — по первачку у меня аж дух захолонуло, как током шарахнуло, с сигареты на пол брякнулся пепел… А потом он отвел взгляд, откинулся на подушки кресла и сказал задумчиво:

— Ну, ты ж, Габи, и дура-а-ак…

— Ты о чем? — осторожно удивилась я.

— Ой, идиот слепой, — продолжил Габи, не слушая, — ой ты и лажану-улся…

— Какого шута ты тут разыгрываешь спектакли! — встревожилась я.

— Зоринка, извини кретина, — сказал он, наконец оторвав взгляд от потолка, и покаянно прижав руку к манишке: — я действительно — вот честное-благородное! — не въехал, что ты ещё тогда в меня влюбилась.

Не знаю, как я не померла на месте: мысли громыхнули в голове, столкнулись, и с треском рассыпались в горох. Напугавшись до темноты в глазах Габиной прозорливости, я опрокинула себе на колени чашку с кофе, вскочила, опрокинула кресло, схватила со стола джезву, и запустила изо всех сил — только почему-то не в Габи, а в заскочившего на грохот Бобку, всё-таки оказавшегося дома. Габи немедленно загородился диванной подушкой, сын потрясенно обирал с рукава кофейную гущу, и едва успел пробормотать (его всегда отличала хорошая реакция):

— А вас я попрошу упасть ничком … — как тут же мне в нос попал дым от тлеющего паласа, и вместо повторной атаки, или, на худой конец, роскошного крика, я вложила весь разгром души в оглушительный чих.

— Ап-пчхи!! — яростно орала я, топая ногами, — а-ап… а-ап-чхи! Ап-ч-чхи-и-и!!!

Все ужасно перепугались. Сын с графом Твэром бестолково толклись в слепой зоне, не решаясь подойти ближе к линии огня, и рефлекторно приседали при каждом залпе. Это было до того смешно, что я, едва успев прочихаться, немедля расхохоталась, а недолго спустя ко мне присоединились и остальные.

Вот именно в тот момент, — когда, кое-как подобрав джезву, подушки и окурки, затоптав всё ещё тлеющий килим, и вручив его Бобке для выноса на помойку, — мы расселись прежним порядком, Габи последний раз всхлипнул и сказал:

— Зоринка, зайчик. Ещё никогда в жизни никто мне не объяснялся в любви подобным образом…

— Кто, кто тебе объяснялся?!

— Никто, я же говорю. Поэтому — тихо, не перебивай! — я вот думаю: нам просто необходимо пожениться.

После того как Габи с громадными трудами развязался со службой и переехал в Суони, мы действительно поженились, и он начал работать в нашем ЦКС. Очень скоро его знал весь город. Габи пользовался невероятным авторитетом, и может быть, поэтому с его легкой руки меня начали называть Зайцем — сначала друзья, в шутку, а потом и малознакомые люди на рынке. Подозреваю, что многие местные в ум не брали, как меня звать на самом деле — Заяц и Заяц, чего такого. Меня это тоже совсем не беспокоило, даже приятно, ведь местные имена, в переводе с древнесканийского, тоже имели, так сказать, природную тематику, — всякие «Лунные Волки», «Маргаритки, выросшие в прошлом лесу», или «завтрашние филипендулы в полнолуние», и так далее.

Прошло года два, и ничего, вроде бы, не предвещало… А потом грянула катастрофа, начавшаяся, как водится, издалека.

Здание ЦКС выстроено было по последнему слову техники, и никакие землетрясения ему были не страшны: оно только раскачивалось, как березка на ветру. Единственно, что все стационарные (и не очень) предметы должны были быть закреплены намертво. Это в идеале.

Я тогда ещё работала начальником отдела Свободного Поиска, в состав которого входила спецгруппа «Дельта». Мы только что переехали в новое большое помещение на 15-м этаже, и не успели до конца разобраться с мебелью.

Рабочий день заканчивался. Джой, запихивая в рюкзак блокнот, косметичку и пакет с пирожными из нашего буфета, решила мимоходом освежить в умах сотрудников правила внутреннего распорядка:

— Когда звучит команда «бросай работу!», сосредоточьтесь и убедитесь, что не бросаете в корзину для бумаг гранату с выдернутой чекой…

Герман фон Шенна, командир Дельты, которого ребята называли не иначе как Батей, человек в целом серьезный и положительный, всё-таки имел одну вредную привычку, на пагубные последствия которой я ему неоднократно указывала: он обожал раскачиваться на стуле. Учитывая его почти таркскую физическую подготовку, это не было столь уж опасно, кабы не землетрясение. Первый раз тряхнуло без 9-и минут 18 часов, как раз тогда, когда недальновидный Герман предавался напоследок любимому пороку. Его опрокинуло назад и долбануло затылком об стену. Встать Батя уже не смог, так как толчки продолжились, и в него влетели мы с Джой, а сверху нас накрыл мой стол.