Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

– Да, – сказал я. – Именно.

– А во-вторых?

– А во-вторых, – сказал Тороп, – есть наказ волхвов и старшин. И по этому наказу змея нельзя умерщвлять насильственно. Надо ждать, пока сам подохнет. А если не подыхает, дальше тянет – стало быть, так угодно богам.

Марья слушала внимательно, не шевелясь, как будто всё сказанное прямо касалось её судьбы.

– Расскажите, – попросила она. – Про наказ.

– Нельзя, – ответил я. – Это тайна. Чужакам знать нельзя.

Мы замолчали.

Тороп, женатый обстоятельный мужчина, ел медленней всех, хлебную корку посасывал, дочиста вытягивая дёснами сласть; по нему было видно, что человек пребывает на высокой ступени жизненного пути. Тороп был осторожный, он больше молчал, он берёг свою рубаху, он не суетился и не жаловался. Он мне нравился.

Малой Потык сжевал свою долю быстрей остальных, явно – не наелся и взял бы добавки, но вида не подавал.

Я же съел ровно половину куска. А вторую половину отложил; сорвал несколько лопухов дикого щавеля, завернул хлеб в лопухи и спрятал в чувал: назавтра пригодится.

– Ты должна была утонуть, – сказал я. – Как получилось, что старуха тебя вытащила?

– Не знаю, – ответила Марья; голос был глухой, слабый, но от его звука пробирала дрожь. – Я ничего не помню. Мне было плохо. Может быть, я хотела умереть. Я не знаю, – печально повторила она. – Он сказал: «Дойдёшь, когда стопчешь железные сапоги»… И вот – я их стоптала. Они лопнули. Я дошла до озера и села на берегу. Вокруг не было никого, даже птицы не пели. Я не знала, что делать дальше. Я бы, наверное, утопилась бы сама, безо всяких мавок. Это я, сама я позвала их. Я плакала от отчаяния, и они вылезли на мой зов, на моё рыдание, они стали смеяться, утешать меня и подбадривать, они пели песни и танцевали передо мной, и они были совсем юные девочки. Они позвали меня, я разделась и пошла, сама, я хотела этого; я была спокойна и совершенно счастлива. Для меня всё закончилось. Я за три года исходила четыре стороны света, и я сделала всё как он сказал. Изглодала железный хлеб. Стёрла железный посох. У меня было чувство, что я пришла, что это конец дороги. Потом я помню: тёплая вода сомкнулась надо мной, и кто-то стал целовать меня в глаза и в шею. Потом я захлебнулась. Потом меня схватили за волосы и вытащили из воды… Мавки ногтями вцепились в мои ноги и визжали… Потом старуха несла меня, голую, через лес к своему дому, и ругала чёрными словами, а меня рвало тиной.

– Это не всё, – сказал я.

Марья посмотрела с удивлением.

А я понял: пора выполнить долг, пора добавить серьёза в разговор.

Прямо сказать, мне не нравятся безумные люди с острыми ножами, которые ходят по моему лесу в поисках того – не знаю чего.

Я назвал её по имени.

– Марья, – сказал. – Слушай меня. Чтобы ты понимала: я воин. Муж крови. Война – мой хлеб. Я не допущу никакой беды на моей родовой земле. Я должен всё знать. Бабка явно тебя пригрела. Не только спасла, но и оставила подле себя. Зачем?

Марья поколебалась и ответила:

– Пожалела.

– Обещала помощь?

– Нет. Ничего не сказала. Помыла, дала одежду, накормила. Потом усадила оттирать горшки песком. Чтоб, значит, я ей за кров и еду отработала…

– Что ещё сказала?

Тут девка поправила волосы и покачала головой.

– Ты хоть и муж крови, – сказала она, – но мне никто. И ты мне допроса не устраивай. Я дочь резанского кузнеца, я тебя не боюсь. Я пришла сюда по своей надобности, и в моих ногах – моя свобода. Я никого не трогаю и не ворую. И кто бы ты ни был – ты не можешь мне препятствовать.

Отповедь получилась внушительной, я осёкся.

Тороп и Потык тоже напряглись и подались вперёд, и рты у них отвалились от удивления.

– Ладно, – сказал я. – Извини. Лучше один раз спросить, чем всю жизнь не знать.

И кинул железный пест ей под ноги, поверх железных башмаков; металл громко звякнул, из травы взмыла перепуганная птица.

– Кузнецова дочь, – сказал я. – Теперь понятно, откуда железо. Забери его, оно очень дорого стоит. Захочешь продать – скажи, я помогу.

Марья деловито и даже немного торопливо подхватила железные подошвы и пест.

– Сколько это стоит?

– Много, – солидно ответил Потык. – Это стоит шесть молочных коз, или три молочных коровы. А если серебром, то старшины меняют один к пяти.

– У нас дают один к шести, – поправил Тороп. И повернулся к Марье: – Тебе на всю жизнь хватит.

Марья подумала, посмотрела в огонь и сказала:

– Нет, ребята. Мне не нужны коровы и деньги. Я хочу попасть в Вертоград. В город птиц.