Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

А я – уцелел, выбрался, и даже принёс домой большую добычу.

Правда, дома не было у меня, не было ни жены, ни детей: только отец, уже полуслепой, и дед Бий, глубокий старик, и две младшие сестры.

Меж ними, моими любимыми сёстрами, я и поделил весь свой воинский заработок; они благодарили, и своё семейное благополучие основали именно на моих подарках.

Так или иначе, прославленного богатыря из меня не вышло.

Я мечтал погибнуть, и на той стороне, в мире богов и духов, воссоединиться с любимой Зорей – но не погиб и не воссоединился. Боги не пожелали мне пособить.

Ни разу за все годы я не собрал вокруг себя детвору, не потешил повестями про битвы, подвиги и невероятные приключения.

Ни разу не похвалился золотыми и серебряными сокровищами, добытыми в ратных трудах.

И сам для себя понимал: не хочу и не буду вспоминать, хотя мог бы.

Наслаждение запахом чужой крови, смертный хрип поверженного противника, ужас и ненависть в его стынущих зрачках, и свой счастливый нутряной вопль: я положил тебя, сделал, поверг, опрокинул; я добрался до твоего горла, а своё – сберёг. Я убил тебя, и теперь возьму всё, что было твоим, – я одолел тебя, я превозмог. Я ещё здесь, я ещё живой, а ты уже нет.

Не хотел вспоминать, не хотел рассказывать про кровь, про огонь, про трупный смрад, про глаза невольниц, полные ужаса, про вражьи стрелы, воткнувшиеся в мою лопатку.

Нечего тут было вспоминать; слава воина отравлена, тяжела его память, и смерть летает над ним, как птица над собственным гнездом.

И если бы я вдруг захотел поведать детям о славе мужа крови – я бы рассказал не о битвах и поверженных врагах, а о голоде, отчаянии, о горечи потерь и страхе неизвестности. О покойниках, сожжённых частично, из-за нехватки дров, и оставленных нами в пустынях, на потеху животным-трупоедам. О драках за добычу меж своими же братьями по оружию.

Но никогда я не соберу детей и не стану рассказывать такое: настоящую правду не хотят знать ни дети, ни взрослые.

Так я встретил свои двадцать лет: в славе и в достатке, но без душевного покоя.

Смерть так и не прибрала меня, не захотела.

Многие красивые, сильные, молодые мужчины упали к моим ногам, с разрубленными головами, в скрежете зубов и воплях отчаяния. Многие из них были ловчей и крепче меня, и бились отважно. Но полегли – они, а я уцелел.

Спустя время, уже на закате, со стороны старухиной избы потянуло горячим хлебом. Мы переглянулись – и у юного Потыка, и у взрослого Торопа ли́ца расплылись одинаково довольными ухмылками.

Наконец, дверь избы отвалилась, пронзительно заскрипев.

Однако вместо старухи мы увидели молодую девку.

Сначала я подумал, что ведьма решила над нами пошутить, навела морок, или сама обратилась в девчонку.

Но потом узнал: это была бродяжка, которую мы считали утонувшей.

В руках у неё, вместо ожидаемого подноса с караваем, был ушат с помоями: девка отошла в сторону, вылила помои, бросила на нас короткий косой взгляд и направилась к двери.

– Эй, – позвал я. – Погоди.

Она остановилась.

Мы все трое уже стояли на ногах и пожирали её глазами.

– Мы видели тебя утром, – сказал я. – На озере.

Девка кивнула.

Мы подошли ближе.

Она была очень худая, полупрозрачная.

Нет, она никак лицом не походила на мою Зорю. Только ростом и статью. Надежда всколыхнулась во мне, сердце подпрыгнуло – и тут же успокоилось.

Эта девчонка была совсем другая, незнакомая.

Старухина юбка – кстати, нарядная, синяя с жёлтым узорьем, – пришлась девке великовата, подол подметал землю. Но пояс юбки поддерживал толстый наборный ремень с медной пряжкой и ножом в кожаных ножнах.

Утром, на озере, я не заметил на ней этого пояса и ножа. Теперь видел: девка не простая.

Она была без платка: русые волосы по лбу перехватывала тесьма, а вторая тесьма пониже затылка удерживала туго заплетённую косу.

Мы подошли ещё на шаг.

Девка аккуратно поставила лохань у своих ног, отступила назад и положила пальцы на рукоять ножа – и это движение, очень особенное, воинское, медленное и плавное, выдало её с головой.

Она ничего не боялась, дралась часто, и была, скорее всего, очень опасна.

Глаза её, большие, ярко-зелёные, смотрели пристально и как бы в никуда – вроде мне в грудь, а на самом деле она видела всех троих, и ещё дверь сбоку, и угол дома.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Марья, – ответила она.

– Мы думали, ты утонула, – сказал Потык.

– Почти утонула, – ответила девка. – Бабка вытащила.