Владимир Казаков - Воскрешение на Патриарших

«Счастливый бегемот… Не курит и не пьет… – барабанил пальцами по столу Денис. – Интересно, а я счастливый человек? Дурь какая… И вообще, я был счастлив когда-нибудь?»

Денис зачем-то осмотрелся вокруг. Малыши продолжали целеустремленно сопеть и гудеть, иногда даже взвизгивали от радости, когда в их детском мозгу возникала какая-нибудь новая идея о конструкции бегемота.

«А что? У меня все хорошо. Вот Вовка. Дома Марина. Прекрасная жена, именно такую я и хотел всегда. Вовка, правда, получился поздний ребенок. Ему сейчас пять, а мне полтинничек. Но ведь это счастье. Наверное. Откуда такие мысли дурацкие про „наверное“? – взгляд Дениса продолжал бродить по закоулкам кафе, словно ища что-то знакомое. – Стоп. Ну конечно! Вспомнил! Надо же».

В этот момент луч солнца все же вбежал в пространство подвала, пошарил по стенам и, не найдя ничего интересного, выскочил наружу. Хлопнула дверь, на лестнице появился Илья. Денис дружил с Ильей еще со школы, они общались урывками, то сходились, то, не ссорясь, расходились. Но оба всегда были рады встречам, хотя уже давно между ними не было точек соприкосновения. Кроме одной, корневой – детства. И каждый раз, вне зависимости от того, сколько лет они не виделись, у них продолжался тот единственно важный разговор, начатый сорок с чем-то лет назад, на ступеньках школы. Она располагалась тут же, неподалеку, в переполненном тополями и китайкой старомосковском дворе. Тогда их, перепуганных суетой малышей, торжественно вводили в жизнь через школьные двери.

– Привет. Привет, Вовка! – Илья отодвинул стул и, присев, помахал рукой мальчугану. – Надо же, в приемке кафе сделали, чудеса!

Илья был немного взъерошен, его чуть кудрявые волосы вздыбились, было видно, что он выпил. Нет, он не был пьян, он балансировал между «слегка приложился» и «понесло».

– Надо же, – удивился Денис. – Сразу узнал. А я – нет. Час просидел, думал о счастье. А потом вдруг сообразил, что кафе это в бывшем приемном пункте стеклотары сделали!

– Что звонил, по делу или так, повидаться? Счастье… Явно стареем, о всяких глупостях начинаем думать. Есть тут что-нибудь туда-сюда? – Илья листал меню. – Ну и к каким неутешительным выводам пришел ты в размышлениях о счастье?

– Просто повидаться. А так… Дурь всякая в башку лезет. Человек все-таки скотина дикая. Вот ведь есть Вовка, есть Марина, которую я люблю, по большому счету. Да и без всякого счета люблю. Работа есть. Не бедствую совсем. А сам думаю, счастлив я или нет. И знаешь, какой бред меня посетил? Что по-настоящему я был счастлив только один раз! Причем в детстве. И причем именно здесь!

– В смысле?

– Я не помню, какой это был класс. Третий, четвертый? В «Детском мире» вдруг стали продавать индейцев. Помнишь, такие клевые, резиновые, гэдээровские фигурки? Это было что-то! Айфон любой чепуха по сравнению с индейцами! Хотелось жутко. А денег нет. А ясно, что завтра их уже не будет в магазине, расхватают. Кошмар. Понятно, что родители на такую глупость денег не дадут. Да и не очень с деньгами у нас было, ты знаешь. А нужно было много. Где-то три пятьдесят, что ли, стоил набор.

– Пожалуй, граммов сто пятьдесят вискарика я заглочу. И все. Иначе отплыву. В дальние страны. Ну и где взял бабки? Кстати, смешно сейчас, но это прежняя месячная квартплата!

– Ну да. Примерно. А я помчался по дворам, по скверам, по бульварам. Собирать бутылки. Пустылки, как тогда говорили. Двенадцать копеек поллитровая, семнадцать – ноль семьдесят пятая. Короче, метался почти сутки, набрал штук тридцать. И вот обвешанный авоськами я потащился в приемный пункт. Сначала в Столешников, в винный – не берут. Мол, маленький еще посуду сдавать. Я чуть не в слезы. Потащил наверх, к церкви. Там закрыто. Тары нет. Как всегда. В «Минеральные воды» на Горького. Но там взяли только пару штук из-под воды. А у меня в основном водочные и винные. Отчаяние прямо. Что делать?! Представь, десятилетний пацан таскает на себе полтора ящика пустой посуды. Но индейцы, сам понимаешь! Короче, пришел сюда. Очередь километр, опять тары нет. Реву. Вдруг старичок такой, благообразный, подходит, мол, что ревешь, дурашка. Рассказал. Он улыбнулся, у него еще такая аккуратная седая бородка, глаза такие добрые и прозрачно-голубые, как сейчас помню, достал эти три пятьдесят из кармана, отдал мне. Мол, ему все равно стоять здесь, он и мою посуду сдаст. Отдал я ему все вместе с сетками и бегом в «ДеЭм». Купил индейцев! Иду вниз по Пушечной, весь свечусь! И вот до сих пор помню это чувство. Сердце и замирает в груди, и одновременно где-то поверх крыш плывет. И люди на тебя оборачиваются и улыбаются! Вот так вот было. Ну а ты?