Владимир Казаков - Воскрешение на Патриарших

Дома этого с полуподвальным орлом, конечно же, давно не было. Стоял банальный бетонный монстр. Повторяющий очертания прежнего строения. Олег Николаевич неожиданно увидел скорлупки от арахиса, кучкой валяющиеся аккурат перед окном, которое могло бы быть тем самым, заветным. Не тем, конечно, но в том же месте. Он узнал его по особому воздуху, по нужному краешку неба, мелькнувшему за домом наискось. Мысль, что там до сих пор, неведомым промыслом, живет орел, чучело орла, и кто-то его даже подкармливает орешками, была настолько бредовой, что Олег Николаевич испугался. Но мысль-то была. Он инстинктивно посмотрел вверх, как бы обращаясь в недоумении к небесам. Синее небо ярко рекомендовало не суетиться. Он выдохнул и улыбнулся.

Было еще много чудес в его детстве – парикмахерская на Пушкинской улице, где стены были расписаны сказочными кораблями, утренний и вечерний перезвон часов на Спасской башне Кремля, который был слышен из окна отцовской комнаты, заветное место во дворах на Петровке, где каждый год под березой вырастали настоящие подберезовики. Да много всего.

«Надо не забыть отправить деньги на Ирину карточку».

Да как он может это забыть? Уже два года Ира стала странной частью его жизни. Он посылал деньги девушке. Она жила в Минске. Олег Николаевич познакомился с ней, когда ездил к армейскому приятелю. Вчера от нее одна за другой пришли две эсэмэски. Олег Николаевич отнесся к ним спокойно. Нет, не так. Конечно, внутри него что-то сжалось. Но при этом он понимал, что все должно происходить именно так, а не иначе.

«Тебе просто надо поменять жизненный вектор и перестать использовать меня для подогревания своих страстей и бесцельных мечтаний».

Эсэмэска была странной, но понятной для Олега Николаевича. Роман с малолетней девушкой возможен, только если барышня тебя любит.

– Возможны и другие варианты, но тогда я должен быть другим. Другим! – повторил Олег Николаевич.

Почему он уже два года посылает ей деньги, при этом не прося ничего в ответ, Олег Николаевич и знал, и не знал. Оттого, что, впервые увидев ее в липовом саду минской больницы, где лежал его приятель, он вдруг испытал давно забытое чувство влюбленности? Это так, но этого мало. То, что он вновь почувствовал свою нежность и нужность, как в первые годы собственной женитьбы? Это тоже понятно.

Второе послание было длинней. Девушка как бы прочитала его мысли, только написала по-своему. А то, что это его мысли, было совершенно очевидно. Не может двадцатишестилетняя барышня говорить о «старости лет». И потом такие перемолотые в душе мысли – не ее стилистика.

«Я из комедианта на старости лет превращаюсь в трагика. Не обижайся, мне просто очень плохо. Мне надо к психотерапевту, ибо либо я дура, не тем даю, кому надо. Людей для моего собственного счастья я выбирать не умею. Либо мужики – дебилы, не знают, что вообще хотят от жизни. Как говорят психологи – взаимопонимания между людьми не существует вовсе, его надо находить обоюдно, если хочешь быть счастливым».

Но на самом деле истинная причина этой странной и мучительной любви к Ире была в другом. Много раз Олег Николаевич отбрасывал эту дурацкую версию, но внутренне понимал, что это и есть чистая правда. И что именно такой бредовой и несуразной и должна быть настоящая любовь. Он часто видел тот эпизод, миг, мгновение, с которого все и началось. Это было отнюдь не в Минске, а здесь, рядом, в пяти минутах ходьбы его неспешным шагом. Нужно только дойти до конца Столешникова, повернуть направо к кафе «Красный Мак», хотя какой, к чертям, «Мак», отель «Мариот» там. Именно там, на углу Столешникова и Петровки, возле ларька «Мороженое» он должен был встретиться со своим школьным другом Игорем. Дроздом. Дрозд не пришел, и, напрасно прождав его с полчаса, он двинул один.

Он пересек Петровку, прошел по четной стороне, мимо «Художественного салона», и свернул в Петровский пассаж. Сколько ему было лет тогда? Лет тринадцать или четырнадцать. Если пройти насквозь весь пассаж, то предпоследняя дверь справа вводила в мир школьных канцтоваров. Ему нужна была какая-то дурь вроде тетрадки. Справа, точно, справа, были касса и очередь. Он обреченно встал. Там привычно торчали озабоченные мамаши, галдящие первоклашки и прочие неинтересные люди. Юный Олег Николаевич привычно уставился в потолок. Его толкнули, и он опустил глаза. Перед ним стояла Она. Он не видел полностью ее лицо. Это была выше среднего роста девушка, с темными волосами, смугловатым лицом и слегка раскосыми глазами. «Японка», сразу окрестил ее мальчик Олег Николаевич. Самое главное, самое важное, отчего у него тягуче застучало маленькое сердечко, таилось в одной детали, крошечном штрихе облика этой «японки». Это было розовое, почти прозрачное ухо девушки и локон темных волос, пружинкой покачивающийся рядом.