Владимир Казаков: Избранные сочинения. 1. Ошибка живых

Произведения Владимира Казакова почти неизвестны читателю. Несколько его книг вышло в Германии, и это обстоятельство, наряду с весьма скупыми данными о последних годах жизни, привело к появлению легенды об эмиграции и смерти за границей: родился и умер Казаков в Москве (1938—1988).

В книгах настоящего издания представлены основные сферы творчества Казакова — поэта, который тяготел к драме и, следуя совету А. Крученых, «держался прозы». Произведения Казакова — как бы страницы единой книги.

Памяти

Петра Бромирского

Был шар земной

Прекрасно схвачен лапой

сумасшедшего.

Последняя вспышка утра осветила бледные лица пассажиров. Поезд мчался неизвестно куда и откуда. Из Варшавы в Москву. Колеса стучали и все никак не могли обогнать туман, который был желтого цвета.

Двое пассажиров сидели напротив друг друга, один лицом глядя на Москву, другой — на Варшаву. Оба молодые люди, тот, который на Москву, был невысокого роста, чернокудряв, какая-то одна постоянная мысль была плотно сжата его тонкими, без кровинки, губами. Он молчал в такт стуку колес. Другой, тот, что к Варшаве, был, напротив, тих, молчалив и неразговорчив. Странное у него было выражение лица. Казалось, он и какой-то другой далекий мир смотрели друг другу в глаза.

Туман мчался, крича под колесами. Наконец, они решили заговорить. Один из них был одет тепло, в меховой полушубок. Другой же — другой же. Вот как они заговорили:

— Что, зябко? — спросил рассеянно тот, что.

— Да, признаться, прохладно. Я не ожидал, что окажется так. Я еще не отвык от Швейцарии.

— От Швейцарии?! Эк вас! Право!.. И что же, вы решили покинуть сию страну, или она вас покинула? А?

— Не знаю, как вам ответить. Я ведь был болен.

И он стал охотно отвечать на вопросы, которые неохотно задавали ему со всех сторон. Он представился, наконец. Сказал: «Владимир Истленьев». У второго нашлось имя: Иван Пермяков. Третий, какой-то странный, все время хотел угодить, но этого всего времени не было.

Тот, что в полушубке, вдруг стал рассказывать. Туман охнул и посинел. Вот его история: он едет. В Москве его ждут на вокзале. Кто? Федор, прокутивший все и оставшийся посредине. (Он назвал еще несколько имен и несколько несчастий). Однажды он вошел в ювелирную лавку... но прежде... но еще прежде — странная женщина шла вдоль безлюдной набережной. Пролетая мимо ее волос, мимо мостов и холодных волн, был ветер. Она шла одна, но казалось. Пермяков бросился вслед ветру и призраку... Колеса стучали, поезд все дальше отъезжал от Варшавы, но к Москве приблизился ненамного. На Пермякове был полушубок, ноги его были обуты в тяжелые сапоги, он хотел улыбнуться, но не захотел. Он так и остался с искривленными в усмешке губами.

Фамилия третьего попутчика, того, что угождал (кому? часам? времени?), была Куклин. Куклин стал лихорадочно перечислять своих детей и рассказывать. Они жили в Москве. Жена умерла, оставив грудного младенца. (Мир умер, оставив что?). Иногда он заискивающе улыбался, и улыбка морщила лицо пьяницы. Ему было лет 60—55. Нос, лиловый от холода, от пьянства и снова от холода. Он заглянул в глаза Пермякова:

— Так это же Эвелина Владимировна Алабова! Так это же... да!

— Откуда ты знаешь?! — вскричал Пермяков.

— А вот и знаю, знаю, знаю! — забормотал торжествующе, — все знаю! Ведь этот ветер — мы как раз с покойным Алхимовым из погребка поднимались, а тут — этот ветер! Ха-ха-ха!..

— Молчи! — крикнул Пермяков. Он был бледен, как смерть, секундная стрелка в ужасе бросилась прочь.

Поезд мчался, Истленьев вдруг закашлялся. Он кутался в дорожный плащ заграничного покроя, капюшон был огромный нескладный, но пассажиры-попутчики уже давно усмехнулись.

— Так что же, не вылечили? — спросил его Куклин участливо, и видно было, что смех в нем давится самим собой.

— Так что же, не вылечили? — ждали вокруг.

— Меня лечили в клинике доктора Иогансона, — сказал Истленьев, славный человек! Он был ко мне так добр!.. Уезжая... я взял болезнь с собой... Меня провожали... доктор Иогансон, его семья, пациенты...

— А вы были когда-нибудь влюблены?.. Были?! Да? Что?!. Что я говорил! Ну конечно! Ах, рассказывайте же! Же рассказывайте!..

— Право, я не знаю... это не так...