Дина Рубина - Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади

Ну-ну, сказал он себе, что там у него дальше?

«…весьма скоро прочувствовал я насмешку судьбы, пославшей меня в Смоленск с неслыханными сокровищами «для сохранения их во благо Франции»… Уже к концу третьего дня менее всего меня заботило благо Франции, ибо положение моё было безнадёжным: белая кобыла, подаренная мне Son Altesse для осуществления моей задачи, не будучи подкованной – как следует зимою в этих краях, – стала скользить, спотыкаться и наконец рухнула и покатилась, едва не придавив меня собою. Восстав на обледенелом своём пути, с ужасом убедился я, что у бедного животного, моего единственного товарища, сломана нога. Я остался один на дороге, в объятиях холода, обременённый увесистой сумой, набитой сокровищами…

И тогда я впервые подумал: уж лучше бы эта сума оставалась там, где была мною найдена: в полости каминной полки, в изысканной зале великолепного дворца в предместье Москвы, отведённого нам для постоя…»

Медленно, не выпуская из рук тощей стопки листов, Стах опустился на табурет. Здесь было холодно, в прихожке, – хорошо бы на плечи накинуть куртку… Но он уже не думал о холоде, не чувствовал его, продолжая медленно и упорно продираться сквозь завитки и закорючки, за которыми, как водится, вставала судьба.

«…безлюдье и брошенность. В обширнейшем поместье, покинутом хозяевами, бродили только несколько слуг, оставленных присматривать за добром во дворце и в имении. Сюда свозили и складывали, сортируя и пакуя, особый императорский обоз; здесь был лишь специально отобранный груз великолепных ценностей: вызолоченные блюда, редкая мебель, медные и бронзовые, искусной работы вещи, картины великих мастеров (поначалу я даже вздрогнул, узнав в одной – руку земляка моего, Якопо Бассано, а в другой – неподражаемую кисть гениального Тициана! Затем уже перестал удивляться). Здесь собирались драгоценные меха, персидские и венецианские ткани; святые образа, украшенные серебряными пластинами, драгоценные каменья, а также отлитые в плавильных печах золотые слитки – сказочные сокровища русских церквей… И всё это было затем безвозвратно утеряно, раскрадено, загублено – словно сама природа и климат, сами просторы этой неохватной неслыханной страны, дружно поднялись непреодолимою преградой к тому, чтобы великое богатство русской знати и русского духовенства изъято было нашествием чужаков… Народу же, несчастному народу сей страны, ничего не принадлежит и никогда не принадлежало. Рабский с рождения, не разбирающий письма, не читающий книг, и даже со Священным Писанием знакомый лишь в толкованиях какого-нибудь сельского попа, – в любую минуту по прихоти просвещённого господина (с усердием собирающего столь утончённые творения европейских гениев) сей раб может быть оторван от жены и от детей и продан совсем в иные земли… Будучи толмачом на допросах пленных, я слыхивал такие душераз…»

Чёрт подери, а у старого хрыча весьма недурной слог. Неужто за годы жизни в России настолько отточил свой русский? А может, это сын его, Симон-Семён, гениальный картёжник, гроссмейстер тройки-семёрки-туза, прошёлся своей, уже вполне русской, рукой по корявым отцовым высказываниям – так же, как прохаживался по колоде карт?.. Да: недурной слог и вроде сострадательное сердце. Жаль только: ни один лист не следовал за другим по порядку. Они даже не были пронумерованы, и потому сцены этой военно-авантюрной эпопеи, и без того невероятные, в отрыве от становой линии повествования казались просто фантастическими, сочинёнными в бреду.

«…несла меня проклятая судьба, вспоминаю те дни и часы с ясностью необычайной. Император, гвардия и интендантская служба обосновались в Кремле, который охраняли гренадёры и пешие гвардейские стрелки. Дважды в тот день я скакал по поручению Son Altesse к господину Ларибуазьеру, генеральному инспектору пехоты, и к государственному секретарю господину Пьеру Дарю, и пока ехал, любовался великолепными видами этого великого города. Сентябрьское солнце сияло в золотых и серебряных куполах церквей, колокольни высились наподобие минаретов, каменные и деревянные храмы несли на себе отпечаток Востока, зато роскошь садов, дворцов и террас, вполне европейских, поражала живое воображение…

Вместе с тем нечто странное, цепенящее было в пустых улицах и площадях… Я заглядывал в окна домов и… не находил там ни единой живой души. Наши кавалерийские полки мчались по улицам во весь опор, никого не находя. Это был город мёртвых; это был брошенный жителями город…