Дина Рубина - Наполеонов обоз. Книга 2. Белые лошади

…Однако уже к вечеру сего дня в нескольких местах столицы занялись пожары. Большой пожар начался в купеческом квартале Китай-городе: там и тут вспыхивали пакгаузы и амбары. Вначале казалось, что возгорания эти – всего лишь следствие небрежения опьяневших от обилия еды и попоек солдат Великой армии… Меж тем бедствие всё ширилось: один за другим занимались дома, огонь кидался в разные стороны, распластывая крылья над крышами, плеща в окна своею вулканической стихией… Пожар распространялся от склада к складу тем паче, что вечером поднялся сильный ветер. И одновременно с пожарами начались грабежи… Пытаясь тушить рвущийся на ветру огонь, солдаты настигали и арестовывали десятки поджигателей с факелами в руках. Это всё были душегубцы и воры, выпущенные из тюрем русскими властями перед тем, как они оставили город. Тушение пожаров оказалось делом труднейшим, почти невозможным ещё и потому, что вместе с войсками русские вывезли из города все пожарные насосы… Так стало очевидным, что спалить прекрасную древнюю столицу задумал сам генерал-губернатор Москвы Ростопчин, который и озаботился осуществить сей бесчеловечный замысел.

К ночи я вернулся на место нашего постоя совсем в ином, тревожном и подавленном настроении. Ужасные предчув…»

…Да-да, Вера Самойловна любила повторять, что «в дымящихся развалинах Москвы зародилось спасение России». Чеканная фраза, красивый образ…

Интересно, почему австрийцы не палили свою Вену, а итальянцы – Рим, Флоренцию, Венецию и Равенну? Почему свирепые испанцы не сровняли с землёй свой Мадрид, а португальцы – свой Лиссабон? Они – что, больше ценили богатства своей истории или больше любили свою страну? Или они понимали, что завоевания проносятся сквозь и над великими городами, оставляя нации вековые творения её гениев?.. (А на наших гениев нам, как всегда, насрать: гори, Москва, подпалённая своим же генерал-губернатором, своими же «душегубцами»! Выкуси-на, Бонапарт, грёбанатваврот!)

Он всё-таки поднялся, снял с гвоздя старый, ещё отцовский железнодорожный тулуп, накинул на плечи. Вновь уселся на табурет. Кто б подумал, что его так зацепит! Впрочем, Вера Самойловна говорила, кажется, что «Вальтер Скотт – первоклашка, по сравнению…»

Так что там дальше-то…

«…видное из окон дворца, на чёрном пламенеющем небе расползалось дымное зарево пожаров… Уже не было сомнений, что вся Москва тонет в океане огня… Дворцы, театры, деревянные храмы, лавки и конюшни обратились в горы пепла… Между тем здесь, в предместье, солдаты и даже офицеры, найдя в погребах имения вдоволь отличного вина, издали наблюдали это грандиозное аутодафе… и, казалось, не отдавали отчёта в великой трагедии, творящейся на их глазах. Вскоре меня вызвал в свои покои Son Altesse. Впервые я видел его столь обескураженным и хмурым.

Я доложил обо всём, чему был свидетелем несколько времени назад. Заметил, что пожары, скорее всего, – не случайность, не небрежение разгульных солдат, потому что схвачены и казнены уже десятки поджигателей. И что армия сейчас занята безуспешным тушением пламени.

– Кремль не задет? – спросил вице-король. Я сказал:

– Votre Altesse… воздух над городом раскалён и люди дышат огнём и дымом, а жар обжигает глаза. Всюду летает горячий пепел. Есть улицы, где люди идут меж двумя стенами огня, как племя Моисея шло по дну Чермного моря меж стенами воды.

– Да… – пробормотал он. – Сейчас бы нам не помешали эти водяные валы.

– Скорее всего, – добавил я, – наутро Император покинет цитадель…»

«…тот вечер мой взгляд был прикован к камину, вернее, к каминной полке белого мрамора, поддержанной дорическими мраморными же колоннами. Я смотрел и смотрел на этот камин, знакомый мне с детства, – ибо точно такой был в венецианском доме моего отца, в маленьком овальном зале, где отец пил кофий с друзьями и благодарными исцелёнными… Я просто глаз не мог отвести от этой каминной полки! На ней стояли часы с двумя медведями, отбивающими золотыми молоточками каждую четверть часа, а также несколько фарфоровых безделушек изящной работы, совсем как у нас дома, – обычные каминные украшения, вероятно, привезённые путешественниками или купцами из края моего детства.

Один из офицеров, лейтенант Бартье, изрядно набравшись вина, спросил меня: на что я, к чертям, уставился, и что такого увидел в этом чёртовом камине, кроме чёртовых часов… Обычно я старался показать ему, что меня не задевают его грубые замечания, и, бывало, вообще ему не отвечал… Но тут ответил, как во сне: «Эта полка… Она должна быть изнутри просторной и полой».