Модест Осипов - Сказки для себя

— А-а…

— Быть дьяволом — это как дежурство. Сейчас вот моя смена. Когда-то один ангел справлялся, теперь нас несколько тысяч. Людей-то вон сколько. Ненавижу эту работу… А отказаться нельзя. Вот и прихожу сюда отдыхать. Вы, малыши — как лучик света.

— Я уже не малыш, — ответила Настя. И, похоже, обиделась. Только-только встретила взрослого, с которым можно говорить серьёзно — «сельёзно» — так и он туда же.

— Не сердись. Я не очень-то умею говорить с детьми. Это Хранители у нас лучше всего со всеми ладят, но я не дорос ещё.

— Ладно, так уж и быть, — ответила девочка. — Ой, мама звонит!

Она достала из кармана маленький телефон.

— Да, мама. Да. На площадке. Ну пять минут ещё, а? Холошо, иду.

— Тебе пора, Настя?

— Да, мама плосила плидти. Я всё понимаю, ей сложно сейчас и глустно. От нас папа ушёл полгода назад.

— Я знаю, — ответил Ко’аль.

— Но ты плиходи сюда ещё, Коля. Плидёшь? Ты холоший, хоть и дявол.

Не было у меня в детстве (да нет и сейчас) ни брата, ни сестры. Зато был пластмассовый игрушечный мотоцикл — грязно-розовый, с тёмно-синими колёсами. Он был лёгкий, пустой внутри, я таскал его по всей квартире, катался на нём, чуть не каждый день протирал его влажной тряпкой. И шёпотом, чтобы никто не услышал и не узнал, называл розовый мотоцикл «братиком». Кажется, только однажды проговорился. Уходили куда-то, а я сказал, что не пойду один, только с «братиком». Родители не поняли. Потом, через год или два… Не помню, не важно… Родители решили, что мотоцикл уже совсем старый, пора его выбросить. Я никак не отдавал его. Тогда мне предложили выбор. Мотоцикл оставят, но больше никогда… Слово «никогда» я уже знал и очень его боялся… Никогда не будут покупать новые игрушки. Я подумал (наверное) и выбрал новые игрушки. Братика отнесли на помойку.

Малышом я приезжал в город только летом — в июне, в июле. Огромное, высокое, яркое небо, жёлтые старенькие дома, тёплая зелень парка, красные кирпичи крепостной стены. Весь город как на ладони, когда смотришь, чуть задержав от восторга дыхание, с колеса обозрения, с самой-самой верхней точки, а тебе всего шесть, и рядом дед или мама.

Берёзы вдоль тропинки к ручью — кринице, пёстрые сыроежки, маленькие луговые цветы — Иван-да-Марья. Курган Славы с Вечным огнём — огромный, почти до неба. Когда тебе всего шесть.

Мороженое в вазочках — в кафе на центральной улице, рядом с шахматным клубом. Самое вкусное на свете. Трамваи — бордовые, с жёлтым верхом. Мультики в детском кинотеатре. Малина, смородина, крыжовник в саду за рекой. Закаты на вишнёвой поляне. Разноцветный город.

В ноябре, когда ложится снег, а дни короткие, серые, и неделями не видно солнца, город засыпает. Разноцветному городу снятся чёрно-белые сны.

Январским пасмурным утром я сажусь почти налегке в берлинский скорый. Так редко теперь… Я еду в город детства, чтобы тоже присниться ему этой зимой.

Она была так похожа на птицу из какого-нибудь мультфильма… Маленькая, с острым забавным носом, в любимой своей серой кофте сидит на кровати, как птица на ветке — на самом краешке, будто собирается вот-вот улететь куда-то. Тёплая, ласковая. Блёкло-карие глаза — добрые, любопытные, всегда чуть-чуть удивлённые.

— Ты — моя птица? — спрашиваю.

— Птица. Без крыльев.

— Без крыльев — значит, не улетишь. Правда, птиченька?

— Не улечу, лапушка моя. Я буду всё время с тобой, — отвечает бабушка и улыбается.

Отвечала и улыбалась. Всего только два дня назад. Нет, уже три…

Но ведь так не бывает! Просто не может быть. Не должно… Бабушки не умирают!

Мне лет пять. Мы с отцом идём по зоопарку, останавливаемся у пустой клетки. Я читаю — уверенно, но всё же пока по слогам:

— Оч-ко-вый мед-ведь. Папа, а где же медведь?

— Ушёл очки протирать, — отвечает отец.

Снимает очки, бережно протирает их клетчатым носовым платком. Прохладно, скоро зима.

Жестокие мы были, сынок. Сейчас вспоминать стыдно. Живность всякую мучили — лягушек, котят. Рад бы сказать, это, мол, всё они, другие мальчишки, а я… Да нет, такой же. А ещё пацан у нас был… Его так и звали — Каравелла. Щуплый, чернявый, очки на резинке. Из хорошей семьи. Но отца взяли прямо перед войной. Так он и сгинул на рудниках.