Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

Самые сильные художники, представленные на выставке, — это, как легко ожидать, Тулуз-Лотрек и менее известный у нас Фелисьен Ропс. Они лучше других «чувствовали тему», их картины и акварели по-настоящему стильные. Тулуз-Лотрека собрали из многих коллекций, на одной стене висят пять-шесть картин, которые никогда больше не увидишь вместе — они приехали из Детройта, Праги, Чикаго, Будапешта… и образуют мощную стилистически единую серию. Акварели и рисунки Ропса почему-то разбросали по разным залам, по одному-два, их приходится высматривать, но когда найдешь, то потом уже глаз не отвести, настолько они завораживают. Хочется как-нибудь попасть в бельгийский город Намюр, там находится персональный музей Фелисьена Ропса.

Ну и напоследок моральное наблюдение. Из песни слова не выкинешь, и устроители выставки не могли обойти вниманием специфический разряд визуальных изображений на данную тему — порнографию. Эти поблекшие открытки и прочие картинки малого формата и музейной сохранности собраны в двух специальных залах, вход в которые занавешен портьерами с надписью «дети до 18 лет не допускаются». И вот в одном из этих залов я услышал русскую речь. Вообще ее в Париже стало меньше прежнего, и большинство из тех, от кого ее слышишь, опознаются как более или менее постоянные местные жители (мамаши с младенцами и т.п.). Русские туристы куда-то схлынули; но вот в зале «запретных образов» они таки нашлись. Ухоженная пара средних лет шла вон с возмущением, и дама громко бурчала что-то вроде «если мы понимаем, то как же им не понятно…»; в ее лице духовность вопияла против безнравственности. А ведь люди наверняка знали, куда идут и что придется увидеть; не нравится — сидели бы дома, смотрели бы по телевизору что-нибудь более благолепное; вообще бы не ездили в эту Европу проклятую. Так нет же — идут специально, чтобы возмутиться, чтобы растравить в себе оскорбленные чувства. Недаром было написано как раз в этом городе: «Чесатели корост, читатели газет».

Я всегда терпеть не мог глупости. Как Флобер, которому она мерещилась во всяких «прописных истинах». Или как Буало, язвивший, что на всякого глупца найдется еще худший глупец, который станет им восхищаться. Или как наш Щедрин, описавший историю государства российского фразой «несть глупости горшия, яко глупость». С такими предшественниками легко стать мизантропом, который ходит и цепляет критическим крючком чужие умственные слабости. Люди это хорошо чувствуют и держатся от него подальше, боясь быть пойманными на какой-нибудь глупости, — а кто же из нас не бывает глуп хотя бы время от времени?

Однако в последние годы — наверное, это признак умудренности — начинаю думать, что есть горесть еще горше, чем глупость: это безумие. Не так страшно, когда человек бессмысленно хлопает глазами или даже по-дурацки смеется над тем, чего не понимает; хуже, когда он с остановившимся взглядом несет какой-нибудь истерический или параноидальный бред, от которого никто и ничто не может его отвлечь.

Это особенно заметно, когда по собственному опыту сравниваешь «Россию и Запад». Потому что по глупости у нас с Западом, можно сказать, стратегический паритет — хватает с обеих сторон, — зато запасы безумия у нас неисчерпаемые. Не обязательно буйного безумия, но и его тоже — хоть боеголовки начиняй. Или по трубам перегоняй, если найдутся покупатели.

Остается укреплять себя диалектикой: напоминать себе, что безумие — это такая усугубленная, пассионарная форма глупости, глупость в квадрате, глупость, ставшая страстью. Пламенная и непримиримая вражда к уму, прежде всего к своему собственному (который вообще-то есть у всех, хотя бы время от времени). Недомыслие, которое пытается стать сверхидеей, небытие, притязающее на онтический статус. А интеллектуалы и вообще мало-мальски умные люди должны не признавать этих претензий, помнить, что при всем своем пафосе безумие — это в основе своей просто неповоротливость и сбивчивость ума. Не folie, а bêtise и sottise. То есть надо редуцировать безумие к глупости и по возможности доказывать это другим.

…Вот и поди-ка это кому докажи, хоть бы даже себе самому.

(Отчасти навеяно громким разговором русских туристов за соседним столом в ресторане гостиницы при парижском аэропорте.)

В последнее время, выступая на конференциях в незнакомой среде, за границей, почти рефлекторно стараюсь обозначить, хотя бы в ходе дискуссии, свои политические взгляды. Раньше считал это дурным тоном, отступлением от нейтральности научного дискурса; да и теперь делаю это максимально сдержанно, коротким намеком. Но теперь это необходимо, чтобы люди вокруг не беспокоились, чего ждать от этого русского. По-моему, это вопрос учтивости.