Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

Если без шуток комментировать разгоревшийся спор о 90-х годах (немного похожий на массовый кризис среднего возраста), то я бы обратил внимание вот на что. В злобных воспоминаниях о «лихих годах», которые мне пришлось читать, никогда не упоминалось одно реальное бедствие тех лет — две чеченских войны. Эта демонстрация государственной свирепости стала шоком для тех, кто поддерживал тогдашнюю власть (в самой России и за рубежом — я наблюдал это своими глазами), и, конечно, способствовала перерождению самой власти: еще в политическом конфликте 1993 года начальство все время искало и спрашивало народного согласия (два референдума в одном году — последние в истории страны), а дальше это как-то уже больше не требовалось. И даже если оставить в стороне политику: просто в тысяче километров от столицы гибли десятки тысяч людей, многие из них были гражданскими, — а теперь, оказывается, все это исчезло из коллективной памяти.

Отчего такое вытеснение? На политическом уровне дело, возможно, в том, что вторая война была уже при нынешнем начальстве, то есть сваливать ответственность не на кого. Но опять-таки есть и неполитический, чисто моральный аспект: далекая война не была пережита так интенсивно, как близкие бытовые лишения, воспринималась как неизбежное стихийное бедствие, которое, слава богу, не коснулось лично меня. Отсюда, конечно, согласие общества на следующие войны: Грузия, Украина, теперь Сирия… далее везде?

Любой отъезд, по французской пословице, — немного смерть, но на разных видах транспорта эту экзистенциальную угрозу по-разному скрадывают, заклинают. В автомобиле, который опаснее всех прочих средств передвижения, — болтовней с водителем (таксистом), позволяющей не чувствовать себя одиноко; в поезде — тоже коллективностью, общением (хотя бы визуальным) в купе. На воздушном транспорте, и в частности в аэропорту, главное средство утешения другое — дисциплинарная нормализация отъезжающего. Его заставляют удалиться от города — но не в деревню, а в какой-то фильтрационный или тренировочный лагерь, — и последовательно проходить там разные процедуры, выполнять ряд строгих правил: иметь такие-то документы, столько-то багажа, пиджак снять, руки поднять, одного не брать, другое выключить, третье сложить в прозрачный пакетик, бутылочку с водой выкинуть. Послушным доставляют мелкие удовольствия, за плату и без: вот тебе чашечка кофе, вот ватерклозет, вот дьюти-фри, вот (российская специфика) часовенка помолиться, вот (российская специфика) майка с президентом, если в него веришь, а дальше будет тебе и бутерброд в зубы, и наушники с музычкой, может, даже вина нальют, чтоб не слишком боялся. Сиди и не рыпайся, тобой займутся. Аэропорт, его сложные коридоры с односторонним движением и последовательные пункты контроля — это большой конвейер, где вольно шатающегося человека последовательно обтесывают до состояния стандартного пассажира с биркой на сумке. Для него в этой игре есть свое удовольствие — притвориться чайником, отречься от личной инициативы, отдаться в заботливые руки системы; так легче пережить волнительный миг расставания если не с жизнью вообще (не надо все же преувеличивать), то с устойчивой жизнью на прежнем месте.

Из других знакомых мне дисциплинарных процедур на аэропортовскую более всего походит теснее связанная с потенциальной угрозой для жизни больничная подготовка к операции: заполнить бумаги (включая дисклеймер о неблагоприятном исходе), сдать анализы, провериться на разнообразной аппаратуре, помыться, переодеться… лечь и заснуть, чтобы с тобой легче было справиться.

Сижу на конференции о Ролане Барте в Лондоне — явно одной из лучших юбилейных конференций этого года (100 лет со дня рождения). Доклады в целом очень серьезные, некоторые дают настоящую пищу для размышлений. Но я развлекаюсь еще и тем, что слежу: произнесет ли кто-то, говоря о Барте, слово «знак»? За весь сегодняшний день его произнес только один докладчик из восьми — и то случайно, в большой цитате из Барта, приведенной по другому поводу. Когда-то Барта ценили прежде всего за теорию знаковых процессов; теперь он кто угодно — писатель, философ, учитель жизни, представитель гей-сообщества и т.д., — но только не семиотик. Полная дис (пере) квалификация.

Посидел полдня на конференции о Ролане Барте на философском факультете МГУ — ради уважения к памяти сегодняшнего юбиляра. Послушал, как ученые люди сообщают о нем странные вещи.