Сергей Зенкин - Листки с электронной стены

Что с ним делать? Еще раз: политкорректная замена предлогов ничего не даст, слово «Украина» с любым предлогом будет значить то, что оно значит. Чтобы искоренить миф, пришлось бы разве что радикально переименовать страну… Однако мифы вообще незачем искоренять — их нужно осознавать, выводить на свет разума, чтобы они не толкали нас под руку из темной глубины бессознательного. А осознав, их можно и переосмыслить — наш язык гибок и позволяет это делать. Для русской культуры важно и ценно, что понятию «родина» противостоит не только абстрактная и неведомая «чужбина», но и близкая, хорошо знакомая «Украина»: «свое иное», как выражаются философы. Нельзя только видеть в ней территорию для самовольного хозяйничанья — пусть это будет, например, зеркало для познания нас самих. Или даже кое в чем пример для подражания. И, конечно, в любом случае равный нам сосед и партнер, который вправе по-своему смотреть на вещи, в том числе и на себя самого.

По сравнению с этой главной проблемой вопрос о предлогах — пустяковый, легко разрешимый: достаточно признать, что оба они допустимы в современном русском языке. Да, еще недавно норма была только одна — но язык развивается, и в нем могут сосуществовать равноправные варианты нормы. Чтобы не ходить далеко за примерами: мы говорим то «укрАинский», то «украИнский», и между этими вариантами произношения нет сколько-нибудь заметной ценностной разницы. Лично мне, как филологу (хоть и не русисту), ближе и интереснее более сложный, более богатый смыслом вариант «на Украине»; но я вполне пойму и тех, кто по каким-то причинам — хотя бы просто из-за близости к украинскому языку — предпочитает говорить «в Украине». Не надо политизировать этот выбор. Предлоги не виноваты, ни в предложном падеже, ни в винительном.

Этот текст — главным образом для выпускников московской Второй физико-математической школы и зрителей фильма о ней, показанного по каналу «Культура». Фильм хороший, правдивый и подробный; он заставляет, между прочим, осознать, как много важного я сам, четыре года учившийся во Второй школе в 1968—1972 годах, не знал тогда о происходивших в ней событиях. Увидеть отчасти свою собственную историю чужими глазами всегда очень поучительно. Попробую наметить несколько проблем, которые в фильме по разным причинам обозначены, но не до конца проговорены и которые важны для понимания этой блестящей истории.

Во-первых, это роль математики во Второй школе. О ней в фильме сказано парадоксально мало, хоть и понятно почему: абстрактные математические идеи трудно излагать для широкой публики. Между тем математика (вообще точные науки) образовывала в школе особую среду, общий язык, который оказывал влияние на всех, включая гуманитариев. Здесь учитель литературы на вопрос ученицы «А почему…» (в литературе так-то и так-то), мог ответить коротко «По определению», и это принималось не как насмешка — дескать, отвяжись со своими глупостями, — а как серьезный и удовлетворительный ответ по существу: мы все привыкли к таким аргументам на уроках математики. Там мы получали навыки абстрактного, формализованного, критического мышления, мышления как конструирования задач и понятий; конечно, не все в равной мере научались активно применять этот язык в собственно математической области (я, например, был не из лучших по этой части), но пассивно им владели все, иначе в школе просто нельзя было задержаться. В то же время собственно языковая, лингвистическая и риторическая, применимость этого мышления осознавалась мало; и выпускники Второй школы почти не поступали, например, на отделение структурной и прикладной лингвистики филфака МГУ, где их математическая подготовка в принципе оказалась бы очень кстати. Это была странная слепая точка в интеллектуальной культуре школы: литература, поэзия вдохновляла многих, а вот язык воспринимался скорее как нейтральное орудие общения, чем как объект познания.

Во-вторых, в фильме правильно сказано о «сословном», то есть элитарном характере школы. Тут только надо помнить, что в Москве существовали тогда и другие элитарные школы — прежде всего «языковые» (с усиленным изучением иностранных языков). Это были два разных образовательных канала, предполагавших две модели карьерного успеха: в одном случае установка делалась прежде всего на интеллектуальную работу с реальностью (физической, технической), в другом случае на практическую «работу с людьми» (включая чиновничью или хозяйственную карьеру, где, на известном уровне, придется иметь дело с другими странами). Математическая школа одновременно и дистанцировалась от этой второй элитарной сети, и брала оттуда часть своих учеников, которые приходили в нее, уже поучившись в языковых школах. В результате среди второшкольников образовывалась как бы «элита в элите», имевшая опыт сразу двух «сословных» образовательных систем. Любопытно (помимо прочего), как это обстоятельство могло в дальнейшем отразиться в массовой эмиграции выпускников?