Сергей Шустов - Бах

С этими непраздными размышлениями нахожу отличную поваленную сосну, совсем рядом с водой. Озеро тихо, как сон младенца. Вот здесь, в развилочке, удобно даже ноты укрепить. Ветер стих, не сдует. Красота! Уже луна всходит. Но еще светлынь. Пахнет мокрым песком и сосновой смолой. Первые летучие мышки вылетели в разведку — и шныряют над водой. От нее пар идет, как туман. Камыш даже не шумит…

Самое время играть мои любимые вещицы. Вот возьму сейчас — и на органе! Никто не возразит! Все-таки одиночество — отличнейшая, доложу вам, вещь! Молодцы люди! Как специально — никогошеньки на дачном пляже. И то сказать, всё-таки далеко он от деревни!

Вот, нашел в папочке. Она, хоральная прелюдия для органа! Самое то здесь! Очень к месту. Сосредоточился. Ноты поправил. Поехали! Чудесно! Все-таки — отличнейшая, доложу вам, вещь! Молодец И. Черлицкий! Для фортепиано эту баховскую прелесть переложил. BWV 691 (ежели кто заинтересуется). А то как бы я тут с ножными педалями-то?! На мокром песке! Нужно повторить. Уже серьезно, по-концертному. Adagio espressivo e cantando. Интересно, эта пометка — баховская? Или все-таки И. Черлицкого? Он, хоть и молодец, но не слишком ли много всяких «Покойно, выразительно и певуче» тут понаписал?! Чай, исполнитель и сам разберется. Эту хоральную прелюдию в темпе вальса, бодро и напористо ну никак не исполнишь!

А теперь — вот эта штучка. Ноты придется по страничке ставить. Значит, с паузами. Ничего, все равно нужно разучивать. «Wachet auf, ruft uns die Stimme». Тоже хоральная прелюдия. BWV 645. Совершенно потрясающая вещь, я вам доложу! Впрочем, вот сейчас подучу ее немножко — и сами услышите. И называется подобающе: «Пробудитесь, зовет нас голос!». Очень известная вещь!

Ого, летучие мышки-то как разлетались! Пробудились на хорал! Значит, скоро уж и стемнеет совсем. От луны пошла дорожка по озеру… Все-таки — как же отлично вписываются звуки органа в картину дикой природы! Ну, природа уж тут не совсем, правда, дикая. Скорей, диковатая. Но все равно, доложу я вам, — отличнейшая! Еще бы вот комаров кто отгонял!

О, а кого это там черти несут?! Ба, рыбари какие-то приплыли! В двух лодках. Все ближе… Черт, встают прямо против меня. Чем я им помешал?! Браконьеры, небось! Молчат. Ну и рожи! Точно — браконьеры! Неприятнейшие, доложу я вам, люди! Надо бы как-то отползать уже… Один в недрах лодки что-то ищет. Молчат, гады! Вот тебе и оргАн! Всю рыбу, похоже, я им распугал тут… Чего он там всё шарит? Якорь, что ли, хочет достать? Уж бил бы веслом по башке, да и дело с концом! Я синтезатором все равно отбиваться не буду. Дорогой все-таки…

Ого, щуку нашарил! Здоровенная! Мне?! За что?! Ээээ…, а за что? Зачем? …Уплывают. Уплыли. Всё молчком. А хороша щучка-то! Килограмма на 2, а то и два с половиной! Отличнейшую, доложу я вам, жарёху можно из нее сварганить завтра! Ээээй, спасибооооо!!! Хоть бы пакет дали впридачу!

А, кстати, действительно, за что? Может, — «не играй больше никогда»?! Нет, все-таки, наверное — музыка понравилась! Нутром чую…

Бывают мгновения, когда вдруг в знакомом до боли кусочке баховской музыки, будь то хор из «Страстей», часть оркестрового концерта или хорал из «Органной книжечки», я различаю нечто, доселе не добиравшееся до моей души. Это может быть всего лишь мягкая квинта перехода гобоев, последовательность трех аккордов, воспринятая внезапно как что-то целое и очень узнаваемое именно в такой неожиданной цельности, тема фуги, проведенная третьим голосом и раньше не замечаемая…

Они действуют на меня как уколы. Я ощущаю вдруг, какие бездны передо мной открывает Бах вновь — и душу охватывает ликование, совсем неприличное для моего возраста. Но рядом с радостью соседствует боль, которая также уникальна в своей естественности и простоте: я одинок!

Я одинок настолько, насколько моя встрепенувшаяся вновь душа не в силах выразить абсолютно никому того, что она испытывает сейчас! Я ощущаю в одно мгновение свою опустошенность, ибо оказываюсь посреди пустой страны, одиноким — среди множества людей, влекущих каждый свою повозку и не замечающих моего состояния. Им нет дела до меня, — и сколько бы я ни кричал, даже если бы хотел искренне этого, все равно я бы не смог поведать людям своих откровений и потому — обреченный оставаться наедине со своей обнаженной и раненой душой посреди пустой равнины…

Не об этой ли пустой и безмолвной равнине, горной вершине, космической холодной стране, усеянной обломками скал, говорил какой-то исследователь Баха, пытаясь рассказать беспомощными людскими словами о контрапунктах «Искусства фуги»? В эти мгновения «озарений», новых открытий Баха (посреди, казалось бы, давно уже изведанных и привычных звуков) человек вновь оказывается наедине со своим внутренним «наполнением» — и с ужасом и одновременным трепетом предстает сам перед собой как словно пред троном Господним!