Захария Станку - Как я любил тебя

Авендря, которому за словом в карман не нужно было лазить, шутливо спрашивает Ариона Гончу:

— Нене Арион, где это ты кабана поймал?

— Возле Сайеле, в поле. Хотел скрыться в лесах за Олтом.

— Здорово пришлось с ним повозиться?

— Чего ты спрашиваешь, Авендря! Разве не видать?

— Видать, нене Арион. Все очень хорошо видно.

Их окружают люди. Арион Гончу слезает с лошади. Не спуская глаз с Офице Пала, он привязывает свою рыжую кобылу к забору около примарии. Потом толкает Офице, словно военнопленного, в спину. На шум из примарии выглядывают писарь Джике Стэнеску, секретарь примарии чахоточный Флоре Флоаке и сам примарь — Бубулете, за последнее время он вконец разжирел и обрюзг.

— Что там у вас? — спрашивает писарь.

— Сначала мы войдем в примарию, господин писарь. А потом скажем, что у нас такое. Дело у нас запутанное. Хотим распутать.

После этого Арион Гончу обращается к Маргите:

— И ты иди с нами. Из-за тебя вышла вся эта катавасия.

Все, кто только мог, набились в примарию. За взрослыми прошмыгнули и мы с Кривым Веве.

Примарь, писарь и секретарь расселись на стульях. Они, как и все село, знают, что случилось с Офице Палом и Маргитой. Ухмыляясь, они жаждут услышать все в подробностях.

Арион Гончу смотрит на них таким тяжелым взглядом, что у всех троих немедленно исчезают ухмылки.

— Вы подрались! — заявляет писарь Джике Стэнеску. — Подрались между собой и явились сюда, чтобы мы вас помирили.

— Мы не дрались, — отрицает Офице Пал. — И пришли сюда не мириться. Меня привел нене Арион. Пусть он и скажет, зачем меня привел.

— Как это вы не дрались, а? Как же вы не дрались? У Ариона Гончу шишки на голове и лоб в крови. А ты…

— Когда мы повстречались в поле у Сайеле, то у нене Ариона уже были шишки на голове и лоб в крови. И я был такой, как сейчас.

Люди смеются. Смеюсь и я. Смеется и Кривой Веве. Авендря вставляет:

— Зачем ты его сюда привел, Гончу?

— Пусть вам Офице Пал скажет. Он тоже знает, зачем я привел его сюда. Язык у него еще не отсох.

Снова все смеются. Смеюсь я. Смеется Кривой Веве. Авендря уговаривает:

— Он не скажет. Офице ничего не скажет. Лучше ты сам, нене Арион.

Секретарь примарии, которого уже много лет гложет чахотка, громко кашляет в кулак. Прокашлявшись и вытерев губы платком, он предлагает:

— Может быть, нам расскажет девушка. Что случилось… Как случилось… Тогда… На холме…

Маргита бледнеет и опускает глаза. Арион Гончу приходит ей на помощь:

— Вы к ней не привязывайтесь. Ей и так досталось. Нечего ей рассказывать.

— Есть чего, — возражает Флоре Флоаке. — Есть. Пусть расскажет, к примеру, как она сделалась волчицей и как покусала шею Кривого, сынишки Пэскуцу и Папелки.

Веве не выдерживает. Он вскакивает на скамью, чтобы получше видеть белое, изможденное лицо секретаря.

— Чего ее спрашивать? Ничего она не знает. Не Маргита меня кусала в шею, а волчица, настоящая волчица.

— Сколько ног было у той волчицы? — спрашивает секретарь.

— Четыре, — отвечает Кривой Веве, — четыре, а с хвостом — пять.

— Ты хорошо считал?

— Хорошо! Я здорово считаю.

Люди, набившиеся в примарию, еще раз разрешаются смехом. Мне нравится, как ответил Веве, но я не смеюсь. Веве тоже не смеется. Арион Гончу говорит:

— Неделю назад Офице Пал завлек мою дочь на виноградник. Там он с ней разводил тары-бары-растабары, пока не стемнело. Тут он и надсмеялся над ней. Узнал я про это. У нас, в Омиде, ничего не скроешь. Прижал я девку, она во всем и призналась. Тогда я начал искать виновника, Офице Пала. Забросил ему словечко. Хотел с ним по-людски договориться. А он от меня — как черт от ладана. Вот сегодня я его случайно встретил в поле под Сайеле, в поместье боярина Ноти. Я там пар поднимал. Не будь этой работы — мне жить было бы не на что. Так прижали меня приказчики боярина. И девка была со мной. Пашем. Я за плугом иду, она волов ведет. Лошадь стреноженная неподалеку пасется. Вдруг дочка говорит: «Тата, смотри-ка — Офице Пал!» Посмотрел я в ту сторону, вижу — он. Издалека его узнал. И сомневаться не надо было — он это. Я сообразил, что бежит он из села, хочет скрыться в лесах за Олтом и переждать там, пока все забудется. Оставил я плуг и волов в поле, бросился к лошади, снял с нее путы, прихватил с телеги кнут и поскакал за Офице. Поле пустое, вмиг перемахнул. Догоняю его, чтобы по-человечески потолковать, ни глотку драть, ни враждовать не думаю. Если бы я хотел его избить или прикончить, не кнут бы прихватил, а шкворень. Нагнал. Я к нему и так, я к нему и сяк, а он ни в какую, да еще поторопился палкой меня по голове огреть. Спрыгнул я с лошади. Схватились мы драться. Он мне двинул изо всей силы. Я ему тоже не спустил. Туго мне пришлось, пока я дубинку у него не вырвал. А потом… Потом уж я заставил его плясать под свою дудку. Кликнул я дочку, чтобы шла за нами. Она пошла. Вот я их сюда и доставил. По дороге встретил одного мужика из Стэникуц. Попросил его пригнать домой волов и телегу с плугом доставить… А теперь мы поговорим. Войдем в согласие. Какое оно ни будь, это согласие — хорошее ли, плохое, — ты, писарь, запишешь. А мы скрепим подписями, а потом и исполним.