Захария Станку - Как я любил тебя

Чокаются. Пьют. Снова чокаются.

— Тяжело нам будет, отец. Два погона… Только два погона, а ртов — восемь.

— Тяжело достанется, зятек. Ох, как тяжело…

Пьют. Чокаются. Снова пьют. Ни тот, ни другой уже не радуются. Цуйка кажется горькой. Горьким кажется и серый денек. Солнца нет. Поздняя осень.

— Тяжело…

— Как-нибудь вдвоем…

— Эх, если б у меня была земля…

Мы с Кривым Веве уходим. По дороге я вспоминаю, что мы хотели купить у тети Ленки бубликов. Кривой Веве шарит по карманам и грустно говорит:

— Не на что покупать бублики. Потерял я свою монетку.

— А я… Я тоже не знаю, где оставил бутылку с маслом…

Перевод Ю. Кожевникова.

© Перевод на русский язык «Прогресс», 1979.

Вся Добруджа, от мутного Дуная до вечно неспокойного моря, от диких зарослей дельты до меловых скал Калиакры, благоухала солнцем и камнем, чертополохом и бурьяном, акацией, известью и навозом.

И еще она пахла жирным илом и застоявшимся болотом, влажным камышом и соленой рыбой, гнилой травой и мохнатыми овцами, пометом перелетных птиц и кабаньим калом.

Табуны лошадей паслись в жесткой, колючей траве.

Ту же жесткую, колючую траву щипали стада быков и коров, гурты черных как смоль буйволов и маленьких рыжеватых ослов, мулов и криворогих, бородатых коз.

Среди лета, покачиваясь на широких крыльях, прилетал издалека ветер, волновал бескрайние просторы ржи и овса, ячменя и спелой пшеницы, кукурузы и подсолнечника.

В это время вся Добруджа была словно облита расплавленным золотом, а может, и целиком выкована из него самыми знаменитыми из знаменитых мастеров.

Осень приходила иногда с моря, на гребнях высоких вспененных волн. Иногда же — с севера, спускаясь вместе со стадами черных туч.

И тогда на эту чу́дную древнюю землю набрасывались неистовые ураганы и обрушивались проливные дожди.

Золото Добруджи разом теряло свой яркий блеск и за одну ночь превращалось в старую, позеленевшую бронзу.

Через месяц приходила зима, огромной белой медведицей опускалась на четвереньки и, глухо ворча, принималась с натугою дуть сквозь зубастую пасть.

Растревоженные этим воем, по заледенелой земле Добруджи вились, шипя, гигантские змеи вьюг. От зари и до зари метались они между небом и землей, взрывая ослепительно белый снег. Казалось, что повсюду с тихим шелестом пылает волшебный огонь, белый и холодный.

Какой была тогда Добруджа?

Добруджа была вся из серебра. Из ледяного серебра.

И земля казалась пустынной и мертвой.

Спали, спрятавшись в своих норах, барсуки. Жирные дрофы зарывались в огромные, величиной с дом, сугробы. Зайцы, навострив уши, грызли низкие заросли шиповника, росшего на межах.

А на дорогах…

На дорогах, которые лишь местами проступали из-под снежных заносов, хозяйничали стаи голодных волков. И горе тому, кто осмелился бы выйти на дорогу.

Над трубами пастушьих лачуг, турецких хижин и татарских сел поднимались черные клубы дыма. Жители Добруджи, какого бы роду-племени они ни были, впадали в зимнюю спячку.

Только море оставалось живым, черным и невообразимо буйным. Оно стонало и ревело. Ревело зловеще и бесцельно.

Ревело одиноко — то печально, то весело.

И тревожно.

Ярко вспыхивал Томисский маяк, на мгновение вспарывая тьму. В ответ ему мигал из Тузлы другой маяк.

Их старания были, увы, бесполезны. Ни один моряк, ни один рыбак не отваживался выйти в море.

Даже если в иные дни очистившееся от облаков небо было синим, как стекло, и по ночам его бархат подергивался дымкой бесчисленных звезд.

Ярко-зеленую эмаль — вот что напоминала здешняя весна!

Только скалы Добруджи оставались по-прежнему белыми, как известь.

Неизменно рыжели и обрывистые склоны оврагов: казалось, уже тогда, в первые дни творения, всемогущая десница, безразличная к течению времени, лепила их из глины и обжигала без спешки на медленном, ровном огне.

В далекой своей молодости я провел несколько месяцев в этом диковинном краю. Моя повесть — лишь запоздалое эхо давних переживаний, простых и сильных. Событий счастливых и горестных, что нанесли глубокую и, возможно, смертельную рану бедным человеческим — увы, таким человеческим! — сердцам.

Вернувшись на родину после целого года лишений, вшей и скитаний по Италийскому полуострову, я распрощался в порту Констанца с матросами, которые помогли мне вернуться на отчую землю. С почтительной благодарностью простился я и с капитаном, господином Дионисие Мелку.