Захария Станку - Ветер и дождь

— Салют философу! Я счастлив тебя видеть! Салют!

— Салют, Миту. Салют…

Журналист Миту Елиан этим, однако, не ограничился и, даже не спросив разрешения, уселся за наш столик. Балбус Миерла тепло пожал ему руку. Можно было подумать, что встретились два старых приятеля. Я не удержался и сказал философу:

— Несчастный! Что ты делаешь? Мало тебе, что сидишь за одним столиком со мной, оказывается, ты еще дружишь с Миту Елианом? Похоже на то, что вы закадычные друзья. Но ведь Елиан…

Философ не дал мне закончить.

— Да, знаю, знаю, — сказал он. — Отлично знаю, что Миту Елиан — еврей. Однако он не такой еврей, как все остальные. Миту Елиан хороший еврей. Когда мы придем к власти, мы пощадим его и даже дадим ему возможность зарабатывать себе на хлеб. Мы его любим. Его любит и уважает даже профессор Ницэ…

— Вот как! Если профессор Ницэ его любит, дело принимает совсем другой оборот: ведь профессор Ницэ имеет право выдавать индульгенции, как римский папа.

Балбус и Миту рассмеялись. Когда человек молод, его ничего не стоит рассмешить. Чем человек старше, тем реже он смеется.

Кафе все больше заполнялось. Официанты носились между столиками и еле успевали принимать заказы. Хозяева заведения — фамилия одного из них была Финкельштейн, и он удивительно походил на поэта Иона Минулеску, другой, Хаймович, был длинный узкогрудый человек с глубокими и скорбными глазами — расхаживали между столиками и расточали улыбки знакомым и незнакомым клиентам:

— Вас уже обслужили, мадам?

— У вас приняли заказ, мосье?

— Что вам угодно, мадемуазель?

Кафе «Корсо» не страдало отсутствием клиентов ни днем, ни ночью. Здесь можно было встретить самых разных людей: дельцов и мошенников, ведущих роскошную жизнь за счет темных торговых махинаций; генералов в отставке, бывших судей и прокуроров, давно вышедших на пенсию; писателей, годами ищущих темы для своих произведений на дне кофейных чашек; журналистов, вечно гоняющихся за сенсациями, важных дам уже не первой молодости и молоденьких барышень в цвете лет, юных красавцев, живущих на содержании пожилых дам, маклеров и посредников, бывших попов, банкротов — всех не перечислишь…

Увлекшись разговором, я забыл, что еще не видел утренних газет. А впрочем, что интересного я мог в них обнаружить? Зарубежные новости — одни и те же, вечно одни и те же, сводящиеся к тому, что мир идет к войне… Война… Она уже шла в Испании… Шла в Китае. Кровавые стычки, мятежи, военные перевороты, забастовки, подавляемые оружием, происходили и на других континентах. Кровавых событий было так много, что мы потеряли им счет. В газетах столько писали о войне, что многие читатели уже не хотели о ней даже слышать. Они были уверены, что все обойдется одними разговорами, новой мировой войны не будет… Какие еще новости мог бы я прочитать в газетах? Убийство на улице Стикларь. Новые любовные похождения знаменитой кокотки Арабелы Кырну. Подобные известия меня не интересовали. Я давно уже перестал быть газетным репортером.

Может, именно поэтому я удивился, когда, глядя в окно кафе, вдруг заметил, что на Каля Викторией происходит что-то необычное. Сначала появились полицейские в парадной форме, с резиновыми дубинками в руках. Потом под окнами кафе стали собираться уличные зеваки.

Я спросил:

— Что там такое, господа? Кажется, на улице что-то происходит?

Миту Елиан, знавший решительно все на свете, удивился:

— Неужели ты ничего не знаешь? Ты же газетчик… Странно… Как был неотесанным мужланом, таким и остался!

— Оставь в покое его крестьянское происхождение, — вступился за меня Балбус Миерла. — Я ведь тоже из крестьян и горжусь этим. А у него и без того достаточно пороков, заслуживающих осуждения.

В зале было жарко и душно. Миту Елиан вытер пот с лица белоснежным платочком и сказал:

— Да, Балбус! Ты действительно был мужиком! Но ты стал интеллигентом, ты учился в Германии. Немцы дали тебе образование. Ты освоил великую немецкую культуру… Немецкая культура составляет сердце нашей цивилизации. Немец — это прежде всего человек высокой культуры. И ты, Балбус, давно стал культурным. К тебе неприложимы эпитеты «мужлан» или даже «крестьянин».

— Не дай бог, — сказал я Елиану. — Не дай тебе бог дожить до такого дня, когда эти «культурные» люди придут к власти. Они ведь учились у Адольфа Гитлера. А эта культура совсем не похожа на ту, о которой ты говоришь.

Миту Елиан даже подскочил от возмущения: