Захария Станку - Ветер и дождь

Натюрлих!.. Больше я ничего сказать не могу. Я могу говорить только то, что все говорили в те собачьи годы, — натюрлих… Им казалось, что все происходящее вполне естественно…

С божьей помощью, а также с помощью нашего гида мы посетили еще одно помещение, поразившее нас своей чистотой. Стены были покрыты кафельными плитами. Всюду стояли просторные столы, тоже покрытые кафелем. К столам были приделаны желоба для стока крови…

Зачем я слушал объяснения? Зачем смотрел?

Но я все-таки выслушал все объяснения до конца, Я все-таки смотрел. Внимательно смотрел. И внимательно слушал:

— Здесь выдирали у мертвых золотые зубы и протезы… Здесь добывали золото… Да, именно золото…

У нас в Омиде во время войны я часто виделся со своими многочисленными родственниками. Моя сестра Ангелина — она была у нас самой старшей — каждый раз смотрела на мои белые, еще вполне здоровые зубы, когда я разговаривал или смеялся, и спрашивала одно и то же:

— Слушай… ты столько лет живешь в городе и до сих пор не сумел вставить себе золотые зубы? Не сумел сделать себе красивый рот?

Многие ездили в Турну или в Рушь к дантистам и заказывали себе золотые коронки на здоровые зубы. Им хотелось иметь красивый рот. Вот что я вспомнил вдруг, когда гид показал мне эти столы, на которых добывали золото.

И опять камеры… Камеры заключенных. И комнаты, в которых жила стража. Потом камера пыток. Я снова смотрел. Смотрел внимательно, не отрываясь. А гид объяснял. Объяснял подробно, не пропуская ни единой детали. Снова подробное описание различных способов казни. Особенности каждого способа отправки на тот свет. Их было много.

Пуля в затылок.

Подвешивание на крюке.

Убийство при помощи хлыста или дубинки.

Уколы, приносившие смерть. Медленную смерть.

Убийство введением воздуха в вены.

Простое убийство.

Потом газ. Разные способы удушья. Результат один. Результат был всегда один и тот же.

— Обреченные никогда не сопротивлялись?

— Натюрлих… Впрочем, бывали отдельные случаи сопротивления. Даже восстания. Но стража побеждала. У стражи было все необходимое для того, чтобы подавить любые попытки сопротивления.

Кажется, конец… Нет, еще не конец, но, если я устал, можно считать осмотр законченным. Главное мы видели. Главное и основное. В общих чертах.

Выходим во двор. Я смотрю вверх. Бледно-голубое небо, по которому плывут редкие белые облака.

На обратном пути мы снова вынуждены были остановиться в лесу. В этот раз забарахлил мотор. И я снова закурил сигарету. И снова забыл, что нельзя бросать окурки на шоссе. И снова, как в повторяющихся кинокадрах, господин Фингл, удивительный господин Фингл затоптал окурок и ворчливо сказал:

— Странно… Я ведь уже объяснял, что у нас нельзя бросать окурки на дорогу.

— Простите меня. Я забыл.

— Натюрлих… Цивилизация — это длительный процесс. Пока вы там, у себя на Востоке, освоите подлинную цивилизацию, пройдет еще много времени.

Я шел по улицам Телиу, держа под руку Розу. Мы шли в больницу.

Казалось, город уже спит. Тревожный ветер крепко бил нам в лицо.

Я молчал. И Роза молчала. Но звук наших шагов разносился по всей улице. Эти звуки подтверждали, Что мы живы. Два живых человека шагают по тротуарам. Мы живы… Многие, очень многие из наших друзей и близких уже умерли. А мы живы. Мы живы. Очень хорошо, что мы живы.

Над городом нависла густая мгла. Мы шли по узким разбитым тротуарам. То и дело нам попадались ямы или вывороченные камни. На каждом шагу мы могли споткнуться и сломать голову. Невольно я вспомнил Бушулянгу, «хозяина города». Про себя обругал я и примаря Телиу. Если бы здесь был другой префект и другой примарь, тротуары не были бы в таком плачевном состоянии.

Роза молчала. Даже звук ее шагов, казалось, говорил о печали и усталости. Она крепко держалась за мою руку.

— Ты сказал, что видел Бухенвальд?

— Да, видел. Всего лишь полгода назад я был там.

— Ты был там как турист?

— Да, как турист.

— Значит, ты ничего не видел, дорогой мой. Да, да, ничего или почти ничего.

— Может, ты и права… Но и того, что я видел, тоже достаточно. После того посещения я долго не мог спать. В течение многих недель меня преследовали кошмары. Я не мог забыть все эти ужасы. Да и сейчас я еще не забыл их.

— Ты видел ужасы только на фотографиях. Ты видел это не в жизни, а на бумаге.

— Мне и этого было довольно, чтобы понять, что такое гитлеровский лагерь смерти.