Захария Станку - Ветер и дождь

— У меня шестеро детей. Если бы мой Акоп не умер, я, наверно, родила бы еще шестерых. Может, даже больше… Я тебе нравлюсь?

Вопрос застает меня врасплох. Этого я не ожидал и не могу скрыть смущения. Но надо отвечать, и я бормочу:

— Ничего… Ты выглядишь вполне прилично. Для вдовы с шестью отпрысками ты выглядишь даже очень прилично.

И мы оба смеемся. Орзу смеется даже больше меня. Мне тоже хотелось бы рассмеяться громко, непринужденно, но не удается.

Вдруг мы снова видим в дверях босоногого мальчугана, который приходил за свечкой. У него заплаканные глаза. Бедный малый.

— Мой братан Василе умер, — сообщает мальчик. — Мама не успела вложить ему в руки свечку, он уже умер. Он уже умер… И теперь мама прислала меня взять, тоже в долг, два кило пшеницы, четверть кило сахару и горсть конфет. Мама хочет сварить кутью для покойника. Оставлять моего брата Василе без кутьи никак нельзя, а для кутьи нужны и конфеты. Так что мама просит вас, тетенька…

— Ладно, ладно, — обрывает его Орзу. — Я все поняла, и перестань хныкать. Высморкай нос. Когда у меня умерли отец и мать, я столько не плакала.

Я спросил мальчика:

— Твой брат Василе был старше или моложе тебя?

— Старше. Мама говорила, что сначала она родила его, а потом через семь-восемь минут и меня. У моей мамы всегда рождается двойня. Отец ругает ее за это и даже несколько раз больно прибил, но у нее всегда рождается двойня. Всегда двойня и всегда мальчики.

— Сколько раз уже рожала твоя мать?

— Четыре раза. Теперь она собирается рожать в пятый… Мой брат Василе умер, а она собирается рожать в пятый раз… Но она все равно плачет. Вот отец не плачет, он пока еще ничего не знает. Отец работает далеко, на станции, и узнает только вечером, когда придет домой с работы…

Тетенька Орзу вручает мальчику товары в долг, потом дает ему в придачу большую конфету. Мальчик берет ее и, прежде чем вложить в рот, говорит:

— Она, наверно, сладкая… Это хорошо, потому что с тех пор, как умер мой братан Василе, у меня почему-то стало горько во рту. До сих пор горько…

Когда мальчик наконец ушел, Орзу начинает рассказывать о смерти своих родителей. Ужасная смерть. Они умерли от бешенства, и перед смертью их пришлось связать.

— Всякая смерть ужасна, — говорю я.

— Нет, это не так…

И Орзу продолжает рассказывать о смерти родителей. И продолжает грызть орехи. Когда орехи кончились, она сняла с полки связку сушеного инжира.

— Угощайся! Не хочешь? Жаль. Коли так, придется мне самой съесть всю связку.

Она улыбается, и мне почему-то кажется, что я мог бы убить ее за эту тупую улыбку.

— Я всегда так делаю, — говорит она, — наевшись орехов, приступаю к инжиру. Как арабские женщины… Это правда, что в странах, где растет инжир, живут только арабы?

Она снова улыбается, и у меня снова возникает желание придушить ее.

— Да, правда. Ты еще не забыла то, что учила в школе.

Школа!.. Исчезает лавка Акопа со всем ее содержимым. Исчезает городок Руши-де-Веде… Исчезает тетушка Орзу… Господи боже мой! Исчезаю и я сам… Но не совсем. Остаются глаза. Сам я себя не вижу, но мои глаза видят. Они видят золотые ворота. Ворота открываются. За ними — золотая дорожка. Золотая дорожка моего давно прошедшего детства… Дорожка ведет в школу села Омида. Я вижу своих соучеников и среди них девушку Орзу, веселую девушку Орзу с ярко-голубыми глазами. Стройную и красивую девушку Орзу в ярко-голубом платье… Учитель вызывает меня к доске и предлагает прочитать наизусть стихотворение «Сержант из Васлуй». Я начинаю декламировать, но, почувствовав пронзительный взгляд ярко-голубых глаз, забываю слова и запинаюсь. Учитель озабоченно спрашивает:

— Что с тобой?

— Не знаю, — говорю я, почти плача.

— Можешь выйти погулять, — предлагает учитель. — Иди, успокойся… Ты, наверно, вспомнил кого-нибудь из своих умерших родственников. Верно?

— Да, я вспомнил дедушку.

— А когда он умер?

— Не знаю. Меня еще тогда на свете не было.

Учитель улыбается и делает мне знак, что я могу идти.

Я выхожу во двор, вытираю глаза и начинаю беспокойно прогуливаться в ожидании перемены. Звонок. Перемена. Я подхожу к Орзу, беру ее за руку.

— Почему ты так настойчиво смотрела на меня? Почему у тебя были смеющиеся глаза?

Ответ был неожиданным:

— Почему я смеялась? Потому что ты обносился. Ты разве сам не видишь? Ты самый жалкий и обтрепанный мальчик в классе. На тебя нельзя смотреть без смеха.

Тогда тоже была осень. И накрапывал мелкий дождик. И холодный ветер бил мне в лицо. Я был самым жалким и обтрепанным мальчиком в классе…